Убедив себя в этом, Ливви решила, что необходимо рассказать Джейсону о броши и о дневнике Лоры. Нехорошо утаивать такие вещи от человека, в которого она, по всей видимости, влюблена. Однако о дневнике все-таки лучше не говорить. Он мог потребовать взглянуть на него, а Чарлз пока против этого. Она понимала его колебания; отношения Чарлза с Джейсоном, несомненно, могут измениться в худшую сторону. Нет, не стоит говорить маркизу о дневнике, а вот брошь — другое дело. В этом случае его гнев будет направлен только на нее.

А то, что он разозлится, не вызывало сомнений. Она была уверена, что ее чувства не являются односторонними, и потому надеялась, что ее барабанные перепонки выдержат громогласное излияние его ярости. А потом он простит ей ее прегрешение. Он должен простить, обязательно должен.

Может быть, со временем он поймет, как и она, что Лора, видимо, предполагала, что ее брошь и дневник когда-нибудь будут найдены. Лора желала счастья Джейсону и таким образом свела их вместе.

Оливия решила поговорить с ним сегодня вечером, после того как гости разойдутся. У нее оставалась неделя до предполагаемого отъезда. Она не знала, что произойдет после этого разговора, однако не хотела, чтобы последние дни их пребывания вместе были омрачены секретами.

Ее грустные мысли были прерваны появлением Элис, служанки тети, которая явилась, чтобы заняться прической Ливви. Элис привела с собой Шарлотту и Эдварда, так как Оливия разрешила им прийти к ней в комнату и посмотреть на ее наряд, а спускаться вниз им запретили.

Шарлотта, разумеется, не удовлетворилась только наблюдением. Ее острый глаз замечал каждый пропущенный локон, избежавший заколок, каждую выпуклость, где прическа должна быть гладкой, и она то и дело указывала на эти недостатки. К счастью, Элис привыкла к замечаниям Шарлотты. Другая служанка, вероятно, не выдержала бы и запустила бы в нее щипцы.

Эдвард, напротив, сидел тихо на полу и выглядел очень угрюмым.

— Ты плохо себя чувствуешь? — спросила Ливви, обеспокоенная тем, что вся эта праздничная суета может спровоцировать приступ его болезни.

Мальчик покачал головой:

— Я не хочу, чтобы ты ушла.

— На этот прием гостей? Почему? — удивленно спросила Оливия.

— Нет, я не хочу, чтобы ты уехала. Я хочу, чтобы ты осталась здесь.

Эдвард, заплакав, вскочил на ноги, бросился к ней, прижался к ее ногам и уткнулся лицом в колени.

Сердце Ливви сжалось.

Она сделала знак Элис прерваться, затем подняла Эдварда и усадила его к себе на колени. Этот застенчивый серьезный мальчик стал дорогим для нее.

Он обнял ее за шею и прижался лицом к ее плечу.

— Моя мама ушла, и я не хочу, чтобы ты тоже ушла.

Горло Оливии сжалось. Она не могла говорить и только еще крепче обняла Эдварда.

— Твоя мама, как и мой папа, теперь на небесах, — пояснила Шарлотта. — Они очень далеко и потому не могут навестить нас. Кузина Ливви пока не собирается отправляться туда. Она поедет к себе домой, где живут остальные мои двоюродные братья и сестры, а потом она должна поехать в Лондон.

Эдвард поднял голову.

— Почему она должна ехать в Лондон? Почему она не может остаться здесь?

— Потому что она собирается выйти замуж, — пропела Шарлотта, возбужденно забегав вприпрыжку по комнате.

Эдвард посмотрел на Оливию:

— Это правда?

— Надеюсь, — сказала Оливия, поглаживая его темные волосы. — Я надеюсь когда-нибудь заиметь пару таких же сорванцов, как вы.

Эдвард сосредоточенно наморщил лоб:

— Значит, ты едешь в Лондон, чтобы стать мамой?

— Нуда. Я так полагаю. Это немного сложнее, чем…

— В таком случае нет необходимости ехать куда-то, — сказал Эдвард, просияв. Он соскочил с ее коленей и запрыгал по комнате вместе с Шарлоттой. — Ты можешь остаться здесь и стать моей мамой.

Глаза Ливви расширились от такого заявления. И от того, что Элис, возобновив укладку волос, воткнула шпильки слишком глубоко.

— Постой, Эдвард. Ведь она сначала должна выйти замуж, — сказала Шарлотта. — Я не думаю, что она может быть мамой, пока не выйдет замуж.

— Тогда она может выйти замуж за моего папу, — возразил Эдвард.

Шарлотта задумалась, затем медленно кивнула.

— Верно, — согласилась она. — Но Ливви сказала, что хочет иметь пару сорванцов. Пару — значит двоих, а ты только один. Как она получит другого ребенка?

Эдвард нахмурился.

— Не знаю, — признался он. — Мне также неизвестно, как мой папа получил меня. Но он ведь смог достать для тебя щенка — ребенка собаки, поэтому, думаю, он сможет достать и обычного ребенка.

Оливия едва не задохнулась от смеха и закашлялась. Эдвард подбежал и похлопал ее по спине. Когда Ливви успокоилась и снова смогла ровно дышать, то решила, что будет разумно сменить тему. Она подняла глаза и увидела в дверном проеме маркиза, который чуть заметно улыбался.

Она не слышала, как открылась дверь. Возможно, он уже давно стоял там. Что он услышал? Ее щеки вспыхнули, когда она мысленно воспроизвела разговор детей.

Эдвард проследил за ее взглядом и подбежал к отцу.

Лорд Шелдон предупреждающе поднял руку:

— Нет, Эдвард, мы не будем обсуждать, как ты появился на свет.

Эдвард задумался на мгновение.

— Хорошо. Мне не обязательно это знать. Главное — чтобы ты смог получить еще одного, такого же, как я.

— Что? Иметь двух Эдвардов? Боже упаси! Я едва справляюсь с одним. — Он взъерошил волосы сына. — Послушай, Эдвард. Я хочу, чтобы ты хорошо запомнил — я не собираюсь жениться на мисс Уэстон…

— Нет, конечно, — согласилась Оливия.

—…и не на какой-либо другой женщине.

Маркиз бросил на нее насмешливый взгляд.

— Они должны сначала полюбить друг друга, — заявила Шарлотта. — Людям надо любить, чтобы жениться.

Лорд Шелдон закатил глаза:

— Это чепуха из дешевых романов и сказок. Ты не должна верить ни единому слову там. Люди женятся каждый день по иным причинам, чем любовь.

— Но ведь ты любил мою маму, не так ли? — сказал Эдвард.

Лицо лорда Шелдона сделалось отстраненным и непроницаемым при упоминании его усопшей жены.

— Да, я любил ее, — тихо сказал он.

Внезапно Ливви поняла по выражению его лица, какое напряжение испытывал Джейсон все эти годы, стараясь скрыть все еще не заживающие душевные раны. Помимо печали она уловила также скрытую ярость раненого животного, не способного отличить друга от врага и относящегося с подозрением ко всем, продолжая испытывать боль. Затем это впечатление быстро исчезло, и на лице маркиза вновь появилась маска холодной сдержанности.