Я была нужна ему, но что он хотел мне сказать? Чего ждал от меня? Почему выбрал именно меня?

Если сам лес такой сильный, почему же он допустил убийство моих родителей?

Я снова посмотрела на него, но он был тих. Ответов на свои вопросы я не получила.

По крайней мере, ничего не услышала. Я лишь чувствовала страх.

Собственный, но не только.

Это не был страх Бена. Он пришел откуда-то из неведомых мне древних времен, из времен, когда людей еще не было.

Он пришел из леса, и это чувство не было похоже на то, что я испытывала, когда улавливала эмоции Бена — его сигналы были мощными и четкими, а то, что я услышала сейчас, было похоже на тихий, непрекращающийся шепот. Легкое, полное страха дыхание, не слышное никому, кроме меня.

И помочь ему, кроме меня, было некому.

27

Рене твердо решила, что мне лучше никуда не выходить, поэтому попросила меня помочь ей приготовить обед, а потом, когда она разговаривала по телефону, я принялась зачищать наждаком огромную доску. Я видела, как это делал папа, когда что-то строил. Доска становилась гладкой очень медленно, лишь иногда отлетали небольшие щепки, давая мне понять, что дело движется.

Я сидела в кухне и смотрела на улицу, на то место, где будет крыльцо. Видела я и лес.

Я видела лес, а Рене посматривала на меня. Когда я бросала взгляд через плечо на нее, она улыбалась, словно напоминая, что никуда меня не отпускает.

Словно знала, что лес меня зовет.

Хотя он меня не звал. Я не ощущала потребности пойти в лес. Мне просто хотелось этого, потому что я всегда туда ходила, когда мне было плохо, когда надо было подумать. То же самое делали мои родители, это они меня научили.

Но они уже не в лесу. Теперь они лежат на кладбище, на котором нет деревьев. В земле, на которой лес не растет уже давно.

Что было после того, как мама попросила меня сходить за грибами? Почему при мне не нашли никаких грибов? Где я была? Что видела?

Я всегда собирала грибы в маленькое лукошко, которое сделала мама. По цвету оно не отличалось от лесной подстилки. Когда я была маленькая, то повязывала ремень вокруг талии, а когда подросла, крепила его к штанам или обматывала вокруг запястья.

Оно могло упасть, его могло засыпать листьями, так что его никто не обнаружил. Но тогда оно все еще в лесу, и если я его найду…

Если я его найду, то пойму, где была, когда все это случилось.

Если я узнаю это, возможно, придет и что-нибудь еще. Может, тогда я, наконец, вспомню всю ту ночь.

Мне очень этого хотелось. А еще мне хотелось увидеть Бена. Я закрыла глаза, подумала о нем и почувствовала…

Лишь волнение. Глубокое и бесконечное. Я ощущала, как он старается его оттолкнуть, но оно не уходило.

Что-то было не так. Мне нужно было его увидеть, и я ждала, когда он это поймет, ждала, что он отреагирует, как обычно, хотела почувствовать себя прекрасной и желанной.

Но он об этом не думал.

Он паниковал.

Бен не хотел меня видеть, он не хотел, чтобы я шла в лес — сейчас, после того…

И тут все снова стихло.

Все переменилось, чувство паники превратилось в нечто более глубокое и первобытное.

Бен…

Он превратился. На миг я задумалась о том, почему он это сделал, а потом поняла. Ему было страшно. Потому что я уловила его страх, и это — мое присутствие — испугало его еще больше.

Я вспомнила, что он говорил про полнолуние, про то, что если менял облик прошлой ночью, он не мог стать человеком до рассвета.

Мне надо было как-то с ним увидеться. Поговорить.

И найти лукошко.

Я перевернула доску и принялась натирать ее наждаком с другой стороны. Я бросила взгляд на Рене — она на меня больше не смотрела. Хмуро уставилась на лес, продолжая тихонько разговаривать по телефону.

Я не стала спрашивать у нее разрешения выйти, поскольку знала, что не получу его. Я также подозревала, что ночью тоже не смогу сбежать, потому что она, скорее всего, не ляжет, будет караулить меня. Она знала, что я уже выходила ночью из дома, и видела меня с Беном.

И она прямо сказала мне, что не хочет, чтобы мы продолжали встречаться.

Когда она закончила переговоры по телефону, я спросила, куда мы поедем.

— Это будет сюрприз.

Я кивнула, словно это было в порядке вещей, как будто в том, что она мне ничего не говорит, не было ничего странного, и спросила:

— Можно… Ничего, если я сейчас пойду собирать вещи? Хочется заняться чем-то, чтобы не думать.

Рене подошла ко мне и взяла за руки:

— Разумеется. Я… Насчет того, куда мы едем… Пусть это будет сюрприз, потому что мне не хотелось бы… Хочу быть уверена, что ты будешь в безопасности. Понимаешь?

Нет.

Но я промолчала. Вместо этого я заговорила о другом.

— Папа тоже обрабатывал доски наждаком. — Я улыбнулась.

Рене тоже:

— Знаю. Давай я продолжу, а ты иди, собирай вещи. Через некоторое время зайду тебя проведать.

Я снова кивнула:

— Я оставлю дверь открытой, так что, если что-то понадобится, кричи.

— Отлично, — ответила Рене, и я тут же добавила:

— Погоди. У меня же нет чемодана. Дома есть, но Рон привез все вещи в коробках.

— У меня есть на чердаке, — сказала Рене. — Уверена, что найду его минут за пятнадцать.

— Хорошо. — Я помогла ей открыть ведущую на чердак дверь и проводила ее взглядом, пока она поднималась по лестнице.

А потом, когда бабушка поднялась на самый верх, чтобы найти мне чемодан, я бесшумно пошла вниз по лестнице. Очень быстро.

Я выбежала на улицу. Но не двинулась через двор. На чердаке было окно, которое как раз выходило на лес. И я знала, что Рене будет выглядывать, а я…

Мне надо было поспешить. Успеть попасть в лес.

Добраться до места, куда почти никто не ходил.

И я не побежала через двор. Прошла по улице до самого ее конца, обогнула стоявший там пустой дом с вывеской «НЕДВИЖИМОСТЬ СТИВА БРАУНИНГА» и оттуда уже бросилась в лес.

Рене расстроится, но, даже если она пошлет за мной Рона и всех наших полицейских, они меня не найдут. Там, куда я направлялась, не найдут.

Я не собиралась идти к себе домой. Я даже не собиралась пока разыскивать лукошко.

Мне нужен был Бен.

Я вошла в лес и подумала о нем. Только о нем, не задумываясь о том, куда я иду, не глядя на деревья, мимо которых проходила.