У меня мелькнула мысль передать артиллеристам Цайтиуни новые данные для стрельбы, но орудиям подполковника пора было менять позиции, чтобы снизить эффективность ответного огня немцев, которые знали толк в контрбатарейной борьбе, и вместо новых координат я передал совершенно другой текст:

– Благодарю за поддержку. Прошу прекратить огонь и немедленно сменить позиции – немцы разворачивают для ответного удара тяжелые гаубицы.

Мои слова были чистой правдой. Расчеты мортир Mörser 18 («Мёза-18»), ожидавшие в тылу своей очереди на переправу через Днепр, действительно лихорадочно готовили орудия к стрельбе, и через десять-пятнадцать минут могли обрушить на позиции артполка Цайтиуни снаряды калибром двадцать один сантиметр, так что медлить подполковнику не следовало ни минуты.

Я некоторое время колебался, но все же решил заглянуть в гости к немецким радистам. Острой необходимости в этом не было, особенно после того, как последний «заказанный» мной у Цайтиуни снаряд прилетел в их блиндаж. Прямого попадания, правда, не получилось, но, возможно, оно и к лучшему – что-то там могло уцелеть.

Снаряд весом сто килограммов не оставил немцам шансов. Судя по всему, он взорвался буквально в нескольких метрах от входа в блиндаж. Взрывная волна разметала бревна наката и убила всех, кто находился внутри, наполовину завалив внутреннее помещение выброшенным грунтом.

Я спустился в воронку и перебрался через разбросанные взрывом бревна. В общем-то ничего ценного здесь для меня найтись не могло, но я хотел иметь доказательства того, что я в этом блиндаже действительно побывал, чтобы у слишком внимательного старшего сержанта, да и у других разведчиков, не возникло новых вопросов и сомнений.

Покореженный корпус рации нашелся довольно быстро, но тащить с собой эти обломки не имело никакого смысла. Стряхнув землю, с расколотой столешницы, я обнаружил журнал радиопереговоров, в который дежурный радист вносил данные о сеансах связи. Документ этот, теоретически, мог содержать немало полезной информации о противнике, и то, что я прихватил его с собой, ни у кого вопросов вызвать не могло.

Я засунул сложенный вчетверо журнал в карман, и бегло оценил обстановку. Разведчики пару минут назад выбрались на берег и уже преодолели разбитые тяжелыми снарядами позиции оцепления. Сейчас они пробирались дальше, уходя все глубже в немецкий тыл, и мне стоило поторапливаться, чтобы как можно быстрее к ним присоединиться. Впереди нас ждали десятки километров тяжелого марша по вражеской территории, и чем большее расстояние мы пройдем за оставшееся до рассвета время, тем вероятнее, что днем нас не найдут. Впрочем, я не был уверен в том, что нас вообще станут искать в этом направлении – немцы все еще самозабвенно упражнялись в стрельбе по водной глади Днепра, надеясь расплющить нас ударными волнами взрывов своих снарядов.

К залпам полевых гаубиц присоединились басовитые раскаты грома от выстрелов тяжелых мортир – немецкие артиллеристы открыли огонь по позициям полка Цайтиуни. Я на секунду прикрыл глаза и усмехнулся. Товарищ подполковник хорошо знал свое дело – его «коминтерны» уже минут пять, как тянули свой груз подальше от мгновенно ставших крайне неуютными окопов, из которых совсем недавно его орудия поддерживали огнем наш прорыв.

* * *

Эрих фон Шлиман стоял на краю неглубокого, но просторного окопа, из которого минометчики вели огонь по реке, постепенно смещая прицел вниз по течению. Он убеждал себя в том, что игра еще не окончена. Русские сделали свой ход, и хотя его предположение о нападении на речной заслон оказалось верным, он никак не ожидал, что удар будет столь масштабным. Что ж, теперь, по крайней мере, ясно, что не только в Абвере высоко оценивают качества русского стрелка, но и командование противника считает его настолько ценной боевой единицей, что готово задействовать для спасения диверсионной группы весьма серьезные силы и средства. Не так просто решиться подвергнуть серьезному риску несколько дивизионов гаубиц особой мощности, и ради нескольких обычных диверсантов никто бы этого делать не стал. Может быть, и дневной удар русских пикирующих бомбардировщиков по «штурмботам» тоже не был случайностью…

У майора сохранялась надежда на то, что русские все-таки попали в расставленную им ловушку и погибли под градом мин и снарядов, попытавшись уйти по реке после уничтожения заслона. Шансы на это имелись, причем достаточно неплохие, но докладывать полковнику ему пока все равно было нечего. Если поиск следов противника ничего не даст, такая подвешенная ситуация сохранится и дальше, пока стрелок вновь себя не проявит, если, конечно, он не лежит сейчас сломанной куклой на дне этой широкой русской реки, ставшей могилой для столь многих солдат вермахта.

Шлиман невесело усмехнулся, поймав себя на мысли, что глубоко внутри он ни секунды не сомневается в том, что русский выжил, а раз так, действовать нужно немедленно. Доклад докладом – нужные слова для начальства он найдет, но свою личную охоту майор прекращать не собирался, что бы там, наверху ни решили.

– Проходите, товарищ Музыченко, присаживайтесь, – верховный главнокомандующий указал генералу на место за столом для совещаний, – как вы себя чувствуете?

– Спасибо, товарищ Сталин, самочувствие нормальное, – Музыченко ощущал некоторую скованность. Личной беседы с Вождем он удостоился впервые. – Готов к любому назначению и надеюсь вновь оказаться на фронте.

– Не спешите, товарищ Музыченко. На фронт вы, несомненно, попадете, и очень скоро, но сначала нам нужно решить некоторые организационные вопросы, – Сталин, как всегда, говорил не торопясь, будто взвешивая каждое сказанное слово и убеждаясь, что собеседник понял его правильно, – Товарищ Берия сообщил мне, что следствие по вашему делу закончено. Ваши действия в условиях окружения признаны в целом правильными, чего нельзя сказать о некоторых ваших товарищах.

– Обстановка была крайне тяжелой, товарищ Сталин, – воспользовавшись паузой, Музыченко попытался вступиться за бойцов и командиров, не сумевших вырваться из Уманского котла, – Нехватка боеприпасов и горючего…

– Мы знаем, какова была обстановка, товарищ Музыченко, – негромко произнес Сталин, но генерал мгновенно осекся и замолчал, – И тем не менее, даже в этой обстановке нашлись те, кто сохранил верность Родине до конца, но были и те, кто сдался врагу. Тем ценнее то, что вы оказались в числе первых, а не вторых.

Сталин вновь замолчал, но Музыченко больше не пытался возражать вождю.

– Мы вновь формируем шестую армию, – продолжил Сталин, бросив быстрый взгляд на генерала, – и есть мнение, что возглавить ее должен тот же командующий, который смог вывести хотя бы часть своих людей из котла. То есть вы, товарищ Музыченко.

– Я готов выполнить любой приказ, товарищ Сталин, – генерал с трудом сдержал вздох облегчения. Он опасался, что все будет куда хуже, и его отправят в тыл для участия в формировании резервных армий, а то и вообще на небоевую работу. С другой стороны, для озвучивания такого решения его вряд ли стали бы вызывать на самый верх.