Костя слушал, подперев щеку рукой, потом не выдержал:

— Да ну тебя! Тебя послушаешь, с тоски лучше утопиться. Тоже мне прорицательница… Колдунья…

Он коснулся рукой ее волос, желтых, как свет солнца. Ольга не воспротивилась: пусть ему будет приятно.

В дверь громко постучали. Послышался голос командира:

— Ольга, ты слышишь меня? Открой! Я же знаю, что ты здесь.

— Не трепещи, — тихо сказала она Косте.

— Мне как-то все равно, — прошептал он, но на всякий случай встал.

— Служебное время закончилось! — громко произнесла Ольга. — Что вы хотите?

— Хочу показать, как чисто вымыли пол в коридоре.

— Спасибо, я видела.

— Открывай!

— Не имеете права! — решительно отозвалась Ольга.

— Имею! Во-первых, ты моя невеста. А во-вторых, ты находишься в служебном помещении.

— Мне уйти на городскую квартиру, товарищ подполковник?

— Сиди, черт с тобой! И передай своему кавалеру, что я ему ноги выдерну.

Костя обмер, покосился на окно, но на нем была прочная решетка. «Влип», — подумал он. А Ольга взяла и открыла дверь. Зря она это сделала. Евгений Иванович, конечно, ног у Кости не вырвал, но насупился так, что на лбу прорезалось с полдюжины морщин.

— А, вот кто у нас тут… Военврач Синицын Костя. Собственной персоной… Отбиваешь у командира женщину? — сурово вопросил он.

Костя замер в позе «вольно». Чертовски дурацкая ситуация получилась. И зачем Ольге нужно было открывать дверь? Столкнуть двух мужиков…

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотал он, но Ольга воспротивилась:

— Не уходи!

— Демонстрируешь характер — с прицелом на будущее? — смело спросил Костя.

Командиру фраза понравилась. Он шагнул в комнату.

— Ну что, хозяйка, не выгоняешь?

— Присаживайтесь, товарищ подполковник. Это же служебное помещение. Как я могу запретить? — холодно ответила Ольга.

Командир сел за стол, стул под ним жалобно скрипнул.

— Вот невестушка у меня… Характер — кремень. Обломает, чувствую, как солдата-первогодка. Как ты думаешь, Костя, у кого характер должен быть крепче: у мужчины или у женщины?.. Не знаешь? И я не знаю. Хотя на примере Ольги скажу, что совсем неплохо, если женщина неприступная как скала. А ты лезешь, рискуя каждое мгновение сорваться и свернуть шею. Но зато когда доберешься…

Ольга поставила перед Лаврентьевым стакан, но он отказался:

— Нет, пить не буду. Я уж лучше чайку.

— Чая нет, — печально произнесла Оля. Она уже пожалела, что открыла дверь.

— Это не проблема. — Евгений Иванович снял телефонную трубку. — Не «чего хочешь», а представляться надо установленным позывным. Вот тебе и «ой»! — сурово отчитал он телефонистку. — Дай столовую!.. Марь Сергеевна, организуй нам чайку! Да, в штаб…

Повисла долгая тишина. Костя теребил клочок газеты, Ольга смотрела куда-то в сторону. Лаврентьев взглянул на них, покачал головой, неторопливо поднялся.

— Ладно, не буду ждать. Недосуг…

Ольга с Костей вскочили, проводили командира взглядом. А тут и Марья Сергеевна заявилась с чаем, водрузила на стол, сладко приговаривая:

— Вот, специальной, командирской заварки… А сам-то придет?

— Придет-придет, — ответила Ольга. — Спасибо вам, Марья Сергеевна.

Женщина притворила за собой дверь, Костя тоже поднялся.

— А как же чай? — растерянно спросила Ольга.

— Спасибо, не хочется, — тихо ответил он и ушел.

На столе остались чайник с никому не нужным чаем и две бутылки.

Ольга повернула ключ в замке, выключила свет, бросилась на диван и, зарывшись лицом в подушку, расплакалась. Весь мир казался ей ничтожным, скупым, отвратительным и жестоким.

«Дура я, дура», — повторяла она, вздрагивая от рыданий, кусала уголок подушки, чтобы заглушить всхлипы; и слезы ручьями лились, а черствая, сухая наволочка набухала, становясь мягкой и теплой…

Костя, нахохлившись, пытался уснуть, но, поворочавшись на постели, включил свет, достал бумагу и стал писать стихи. Но мир не узнал их — все написанное Костя через час разорвал на мелкие кусочки.

А командир отправился проверять посты. Люди с зудящими от жажды войны душами, как волки, плели круги вокруг гарнизона, по ночам холодными огнями светились десятки глаз, настороженно выжидающих час броска… Днем эти глаза притворно потухали, но выдавал зубовный скрежет. ««Старший брат» не суетится, хочет принять сторону победившего», — оценивали непонятное поведение командира враждующие. А Лаврентьев и сам готов был поддержать кого угодно, лишь бы остановить кровавый раж.

* * *

Великий переход занял десять с половиной минут, включая организационные проволочки. За это время основная колонна вышла на дорогу, пересекла ее и без сопротивления вступила на территорию 113-го полка Российской империи. Прапорщик, стоявший на воротах, опешил, но препятствовать не стал: уж сколько всякого люду перебывало на территории — а с этими как-нибудь разберутся. Впереди гордо вышагивал Автандил. Шумовой, Сыромяткин и Зюбер несли на палках уцелевшие одеяла — некое подобие хоругвей… И уж за этой «знаменной группой» ковыляли, плелись, гомоня, смеясь и ругаясь, остальные больные. Где-то в середине шествия под руководством Карима несли Священную Кровать Малакиной. Оголенная панцирная сетка повизгивала, скрипела, как живая. Койка плыла над головами, словно маленький железный плот в море бушующих безумных голов. Прапорщик перекрестился: в этом зрелище было что-то неправдоподобное…

Из штаба как ошпаренный выскочил капитан Козлов. Сегодня он нес вахту дежурного по полку.

— Это что за процессия? — спросил он как можно более миролюбиво — с психами, известно, лучше по-аккуратному.

— Мы пришли с миром! — выкрикнул из толпы Карим.

— Зюбер хочет кушать!

— Тихо! — поднял руку Автандил и, слегка поклонившись капитану, продолжил: — Честный человек, посмотри на этих несчастных больных, им негде жить, никто их не накормит, не обогреет. Наш дом сгорел в пламени, у нас нет крыши над головой, у нас нет надежды, мы умираем…

— Ну а чем я могу помочь? — сердито пробормотал Козлов, оглядываясь по сторонам. Больные обступили его и с любопытством осматривали, некоторые даже пытались пощупать. — У вас есть свое начальство, директор, врачи…

— Нет никого! — патетически воскликнул Автандил. — Все исчезли, все разбежались, и даже последний, кто был, бросил нас, когда все загорелось… И мы пришли сюда строить свой новый дом.

— А почему именно сюда? Здесь воинская часть.

— Правильно! Вы армия, вы будете нас защищать! — обрадовался Автандил.