Я скользнула вниз между корпусом и сиденьем, накидывая одеяло на спящего Джуда. Энди махнул тому, кто его пропускал.

Я больше не могла сдерживаться.

– Почему вы нам помогаете? – спросила я.

Водитель снова ухмыльнулся:

– А ты как думаешь?

– Честно? – переспросила я, наклонившись вперед. – Думаю, вы хотите сдать нас и получить деньги.

Энди тихо присвистнул в ответ.

– И приличный кусок, что и говорить. Забавно, что правительство может отвалить такие деньжищи за это, а вот на то, чтобы помочь людям с едой, потратиться не готово. – Он покачал головой: – Нет, милая, у меня есть работа. Я обойдусь. Мне не нужны ни проблемы с совестью, ни деньги, заработанные на крови.

– Тогда почему? – не унималась я.

Протянув левую руку, мужчина подцепил что-то с приборной панели и передал мне. Скотч по периметру отлепился легко, без усилий – судя по всему его частенько отклеивали и снова возвращали на место. С глянцевой фотографии мне улыбался маленький мальчик с блестящими черными волосами. Лет десяти, даже, быть может, и двенадцати. Я обратила внимание на неяркий однородный фон, на котором был сделан снимок – значит, школьный портрет.

– Мой внук, – пояснил Энди. – Его звали Майкл. Его забрали прямо из школы года четыре назад. Я пытался обращаться в полицию, к властям, в школу, но мне просто ничего не ответили. Как и всем остальным. Дать объявление в интернете – невозможно, лишают доступа. Обратиться на телевидение или в газеты – тоже, над всеми стоит Грей. Но родители однокашников Майкла сказали, что подслушали разговор СПП – речь шла о месте под названием «Черная скала».

Я вытерла отпечатки пальцев с глянцевой поверхности и вернула фотографию водителю.

– Однако ты права, – продолжил Энди, – моя помощь не так уж бескорыстна. Я надеюсь, ты сможешь поделиться со мной некоторой информацией. Может, ты знаешь, что это за «Черная скала» и где она находится, и будем в расчете?

Мольба в его голосе меня сломала. Я не смогла удержаться от мыслей о бабушке, которой также осталось лишь гадать, что же со мной произошло. У меня заныло в груди.

– Знаю. «Черная скала» – лагерь в Южной Дакоте.

– Южная Дакота! – удивился Энди. – Так далеко? Уверена?

Я была более чем уверена. Лига располагала списком из пятнадцати лагерей, по которым распределяли выживших пси-детей. Некоторые были совсем небольшими, в каждом из них содержалось человек двадцать, не больше. Какие-то, перестроенные из школ, могли вместить до нескольких сотен. А в лагерях вроде «Черной скалы» и Термонда благодаря удаленному расположению скрывали тысячи ребят.

Лагерь в Южной Дакоте вызывал повышенный интерес Лиги из-за ходивших о нем слухов. Все, кто родился после того, как существование ОЮИН было официально признано, регистрировались в специальной базе. Каждый месяц этим детям полагалось проходить освидетельствование у врачей или ученых, и таким образом выявлялись любые «аномалии». Детей, проявивших пси-способности до десяти лет, определяли в особую программу, которая завершалась в «Черной скале». Других, если они выжили после ОЮИН и развивали способности в обычные сроки, изымали из семей и перевозили в «нормальные» реабилитационные лагеря.

– Но его могли перевезти и в другое место, – сказала я. – Вы знаете, кто он?

– Как это, кто он? – переспросил Энди, обернувшись. – Он мой внук, вот он кто!

Я-то просто хотела узнать, был ли он одним из опасных – Красным или Оранжевым, как я. Чтобы понять, не избавились ли от него окончательно.

– Эти лагеря… – начал Энди, прикрывая рукой глаза – его ослепили фары встречного грузовика. – Ты знаешь, что там делают? Ты их сама видела?

Я покосилась на Джуда:

– Да.

– И тебя отпустили, потому что вылечили? – спросил мужчина с разбивающей сердце надеждой в голосе. – Тебе уже лучше?

– Нас не могут вылечить, – ответила я. – Дети, которых забирают, только работают там и ждут. Я спаслась лишь потому, что мне помогли бежать.

Энди кивнул, готовый к такому ответу.

– Страшные времена, – помолчав, проговорил он. – И ты права, что не доверяешь никому из нас. То, что мы сделали… то, что позволили сделать с вами – позор. Позорный позор, и мы сойдем в могилу с этой памятью. Но я хочу, чтобы ты знала: на каждого человека, кто отказался от ребенка из страха или за деньги, найдутся сотни и тысячи, кто ожесточенно сражался, чтобы сохранить семью.

– Я знаю.

– Просто… настали такие плохие времена, а правительство все талдычило… что, если родители не отдадут своих детей в программы, эти дети тоже умрут. Выбора вообще не было. Они знали, что мы ничего не сможем сделать, чтобы вернуть наших детей, и это меня убивает. Просто убивает.

– Неужели люди действительно верят, что программы по реабилитации работают? – спросила я.

Джуд заерзал на своем сиденье, пытаясь устроиться поудобнее.

– Не знаю, милая, – признался Энди, – но, думаю, они адски на это надеются. Когда у тебя ничего нет – ни денег, ни работы, ни дома, – надежда становится единственным, что остается, и даже тогда это – большая редкость. Сомневаюсь, чтобы все верили этой лжи, но… что мы можем поделать? У нас нет информации – только слухи.

И тут до меня наконец-то дошло: вернуть флешку Коула так же важно, как и найти Лиама. Все это время я думала о ней как о кусочке пластика, не забивая голову ценностью информации, что записана на ней. Мне было важно найти Лиама, жизненно необходимо, но обнаруженные Коулом данные… помогли бы всем. Они давали надежду на воссоединение семей, близких.

– Я вытащу всех детей из всех лагерей, – заявила я. – И не остановлюсь, пока все они не вернутся домой.

Энди кивнул, не спуская глаз с дороги.

– Значит, нас еще больше, чем я думал.

Разговор сошел на нет, и мы замолчали, слушая радио. Я наблюдала за тем, как рассвет разливался нежно-розовым на горизонте, чувствуя, как от голода сводит живот. Но по-прежнему не могла заснуть.

Натянув на себя кожаную куртку Лиама, словно одеяло, я почувствовала, как что-то, выпав из кармана, скользнуло по моей руке.

Два железнодорожных билета, которые купила нам женщина, лениво спикировали на пол, один лицом вверх, другой – вниз.

Слово было накарябано ручкой на обороте одного из билетов несколько раз, неровные буквы плясали и с каждым штрихом все глубже вдавливались в бумагу.

Я подобрала билеты и повернула второй лицом вверх. СЕБЯ

Очевидно, я не смогла овладеть ее разумом. Было глупо пугаться сейчас, когда женщина осталась за сотни километров отсюда, но я не могла заставить себя не представлять худший исход. Она могла бы рассказать всем о террористах, которых везла на заднем сиденье своей машины. Могла вернуться на станцию и выдать нас ближайшему агенту-ищейке. Могла получить вознаграждение, удовлетворенная осознанием того, что мы больше не шляемся по улицам и не угрожаем ей.