Завтрак и прочие утренние дела Нор завершил стремительно, только даже за столь короткое время тип в коричневом успел ему надоесть бессчетными понуканиями. «Шевелись! Глотай скорее – хозяин ждет!» Ну ждет. Ну дождался своего визитера этот ненормальный щеголеватый старец, развалившийся в бархатном кресле среди книг, позолоты да цветного стекла. Встретил он парня хитрым прищуром водянистых глаз и неласковыми расспросами, а потом без всякой видимой причины выскочил вон, кинув через плечо: «Ты, маленький, покуда один поскучай…» Старый-то старый, но едва ли не бегом скатился по лестнице (Нор этого, конечно, не видел, но от тарахтения гнутых каблуков в зале аж стекла задребезжали).

Старец возвратился очень нескоро. Соскучившийся до полной утраты застенчивости, Нор уже и по залу набродился, и во все углы успел позаглядывать, когда где-то рядом заслышался ему наконец приближающийся каблучный перестук.

Вошел хозяин вовсе не в ту дверь, через которую выходил. Он проскользнул сквозь проем между книжными этажерками и сразу же заговорил, не позволив себе присесть или хоть отдышаться от быстрой ходьбы:

– Заждался? Ну, ты уж не очень серчай на старика. Бульончик у меня там вскипать собрался. Особый бульончик, редкостный, такому никак нельзя позволить неправильно прокипеть… Да что ж ты стоишь? Ты, маленький, не стой, ты садись. Разговор у нас получится долгий, душевный, а ноги, чай, тебе не от казны пожалованы.

Присели. Хозяин с блаженным покряхтыванием утопил себя в глубоком кресле, занавесив лицо багряными бликами витража. Нору он указал кресло напротив. Однако парень, извинившись, устроился на низенькой скамеечке, выточенной из редчайшего желтого дерева, но не украшенной никакими излишествами. Здешняя мебель Нору не нравилась: до тошноты мягка и очень уж роскошна (последнее, кстати, следовало отнести не к одной только мебели).

– Так, говоришь, храбрый ветеран Рико называл меня бесноватым? – Старец говорил раздельно и живо, хоть и казался усталым. – Храбрый, умный, хитрый Рико… Всем был бы хорош, да вот какая беда: невезуч, однако же чрезвычайно пристрастен к фишкам. А потому вечно в немалых долгах, и приходится ему, служа префекту, еще на стороне прирабатывать.

Старый щеголь примолк, давая Нору время осознать сказанное. Собственно, все было достаточно ясно, вот только…

– Не знает ли почтеннейший господин, кого это схватили нынешней ночью возле «Гостеприимного людоеда»? Может, невинный страдает?

Старец тоненько хихикнул, затряс головой – ну прямо тебе хуторской дурачок, для шутки ряженный владетельным капитаном.

– Нынешней ночью возле твоего кабака одного тебя поймали – и то ненадолго.

Нор вытаращил глаза:

– Но как же… Я же сам слышал рожок… сигнал…

– Это, маленький, ваш квартальный сигналил. Я ведь один, а в Ордене людей не перечесть, и почти каждый мне неприятель. Вот и приходится склонять душевных людей в помощники.

Так. Стало быть, загадочный благодетель мало того что к Ордену отношения не имеет, так еще и пытается с ним (с Орденом то есть) тягаться силами. Равные, стало быть, величины – Орден Всемогущих Ветров и расфранченный старикашка, умеющий с подозрительным правдоподобием корчить из себя дурачка. И при этом орденский вице-адмирал, озлившись, грозил ему не отлучением, не галерами, а тем, что непременно станет кому-то жаловаться. Интересно, кому? Мамочке?

Говорят, если мелководная рыбешка случайно попадает в глубины, то ее мгновенно убивает чрезмерная тяжесть вод. Вот и Нор чувствовал, что уж больно глубоко уносит его прихоть судьбы – того и гляди, ребра хрустнут.

Тем временем дряхлый франт выкарабкался из кресла, подошел к клавикорду, беззвучно потрогал клавиши. И вдруг сказал:

– Пойми: вернувшийся из Прорвы – редкость. А всякая редкость ценна. А на всякую ценность сыскиваются охотники – чем ценнее, тем больше. Некоторые вельможные священства шибко досадуют на тебя. Говорят, что ты угроза порядку вещей, что у разных умников пошатнется страх перед отлучением – какой может быть страх, ежели из Прорвы возвращаются? Немало господ иерархов перевели бы дух, когда бы ты тихонько да незаметно вознесся к Лазурным Розариям… Думаешь, пьяненькие переселенцы случайно забрели в вашу таверну? Как бы не так… Поздно я узнал про душегубскую затею, а все же узнал – мир-то не без душевных людей… И пришлось поручить господину Тантарру завести знакомство с надзирателем вашего квартала – чтобы впредь оберечь тебя от злоумышлений. Я ведь в тебе тоже немалый интерес имею…

– Вот пришибло бы меня шакалье в ту, первую, ночь, и поиссяк бы интерес почтеннейшего господина, – буркнул Нор, мрачно уставясь в пол.

Почтенный господин долго не отвечал на этот упрек; он медленно гладил клавиши, словно пытаясь согреть ладони о полированную кость. Когда же старец в конце концов заговорил, голос его изумил Нора своей неожиданной мягкостью.

– Ты, маленький, – человек, хоть и глупый по молодости. Я тоже человек. Не досадуй, пойми: не вправе один человек навязывать другому собственную волю вместо судьбы. Одно дело – противодействовать преступным козням могучих властителей, но вздумай я оберегать тебя от обыденных в этом мире слепых случайностей, так ты же первый станешь на меня злобствовать (и, кстати сказать, будешь прав). Понял ли? Нет? Не беда, со временем сам все уразумеешь. Только думать не забывай – сие занятие покуда никому не вредило. И вот еще что запомни: если позволишь украсть у себя гордость преодоления (неважно, кому позволишь – мне, подружке своей, себе самому), то останется от тебя калечный человечишко, не способный ни к чему, кроме жалоб.

Нор действительно не вполне понял стариковские речи. В них мерещилось что-то очень правильное, но ведь давно сказано: «Чрезмерная правильность – тварь из породы ошибок». Вслух парень, естественно, ничего подобного не сказал. Он вообще ничего не сказал – сидел, уставясь в затылок разглагольствующему старику, поскольку тот вдруг принялся говорить о вещах на редкость занятных.

– Ты вот жизнь свою полагаешь оконченной. Не рано ли? Партикулярные тебе впредь досады не причинят: я нынче же переговорю с префектом, он мне поверит. Орденские, меня опасаясь, не посмеют решиться на сугубые пакости, а от несугубых ты и единолично отобьешься. Что еще? Подружка? Поверь старику – даже с нею может выйти по-разному. Она покуда никого не любит и не любила – ни тебя, ни приятеля твоего. Молчи да слушай! – прикрикнул он, видя, что Нор готовится возражать. – Как-никак я почти всемеро старше тебя и во сто крат умнее! А девочка Рюни по неискушенности путает с любовью то дружбу, то жалость. Вот и выходит – рано ты похоронные фонарики вывесил…

Старец суетливо пробежался по залу. Ошалелый Нор не сводил с него широко распахнутых глаз. Ай да щеголь! Ай да благодетель! Ведь каким боком все вывернул – действительно, будто и не случилось ничего страшного… Вот бы поверить! А еще бы лучше понять, чего ради затеял этот недоступный пониманию человек подобную беседу.

Благодетель между тем решил продолжать:

– Нечего, маленький, выпучивать глаза этаким отчаянным манером. Чем таращиться, лучше задай работу своим мозгам да пойми наконец: прав-то я! А еще того лучше – спой-ка мне, старому, то, чем потчевал вчерашних гостей своего хозяина.