«Я мысленно вхожу в ваш кабинет…»

Дрожь перекатывалась волнами по телу, я заглянул. Пятеро ребят сидели вокруг стола. Синие школьные пиджаки тряпками валялись на диване. Стол был уставлен салатами. Литровая бутылка «Гаваны Клаб» была пуста. Парни, не замечая меня, болтали.

«Здесь те, кто был, и те, кого уж нет…»

Так. Это Реваз. Это Леша Ефремов. Это Бомкин. А этот, как его звали… Вылетело из головы. Ишак. Это помню. А звали? Саша! А вот и Федор.

Меня среди них не было. Ха, хотя как это осознать, вот он же я, старый дурак. Стою и смотрю на своих одноклассников.

Где же все-таки я? Тот. Может, не пришел? Еще? Как узнать-то?!

– Вам кого?

Я вздрогнул от толчка в спину. Обернулся. Передо мной стоял Дрозд, вернувшийся из Елисеевского. С «Гаваной» в школьной сумке через плечо. Надо же, такая же наглая физиономия, что и сейчас. Надо ему позвонить, сказать. Позвонить? Куда? Той взрослой жизни в двадцать первом веке для тебя уже нет. Это сон. Нет никакого взрослого одноклассника Дрозда, топ-менеджера чего-то машиностроительного, с кем ты виделся недели две назад. Нет его. А есть семнадцатилетний пацан.

«И чья для нас не умерла химера…» Вот перед тобой. Насупившийся и недобро, исподлобья смотрящий на тебя.

– Вам кого? – повторил Дрозд. Остальные за столом наконец тоже заметили меня.

Кого… Да меня самого! И вас.

«И бьётся сердце, взятое в их плен…»

– Я ищу… – мне казалось, что я никогда не выговорю свою фамилию. Она вдруг показалась мне тарабарщиной, набором букв, как имена шумерских царей.

– Таких нет, – просто и сурово сказал Дрозд. – Резо, это не твоего соседа ищут?

– Не… – протянул кудрявый парень с грузинским носом. – У меня две бабки. Вера Васильевна и Инна Аркадьевна. Дверь надо закрывать, Дроздище!

– Нет таких, – подтверждающе кивнул мне Игорь.

Я замер. Мне захотелось заорать: «Очнись, Дрозд, это же я! И я учился с тобой в одном классе! И сидел за партой с Федором на английском!»

«Бодлера лик, нормандский ус Флобера…» И я должен именно здесь, здесь, именно сегодня, именно с вами, оболтусами, жрать ненавистный «Гавана клаб»! Отчего меня потом сутки выворачивало!

– Да я не соседей ищу. Это… Как бы объяснить… Одноклассник ваш.

Сидящие за столом и Игорь недоуменно посмотрели на меня.

– Ну одноклассников таких у нас точно нет!

Ребята как-то уже недобро смотрели на меня.

«Скептичный Франс, святой Сатир – Верлен…»

Я понял, что надо уходить.

– Извините, ошибся, наверное… – промямлил я.

А по-другому-то и не мог. Удары сердца мешали говорить.

«Кузнец Бальзак, чеканщики – Гонкуры…»

– Точно нет в вашем классе? – зачем-то переспросил я.

– Иди-ка ты, дядя… – Реваз встал из-за стола и, сжав кулаки, направился ко мне. Но я уже захлопнул дверь квартиры.

«Их лица терпкие и чёткие фигуры…»

Я слетел по лестнице. Нет. Не слетел. Буква моей тени рухнула вниз, не замечая ступенек. Свет из окон бросился врассыпную. Я вывалился на улицу. Со второго этажа на меня смотрели Ефрем и Федор и ржали!

«Глядят со стен, и спит в сафьянах книг…»

Я бежал по длинному проходу между домами, расшвыривая плечами воздух. Меня нет. Меня нет! Они, мои одноклассники, эти ребята, с которыми я вырос, вот в этих, именно этих дворах, меня не знают! Зачем им врать?! Да и я должен был сидеть с ними за этим столом с сациви!

«Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик… Я верен им… Я вере-е-ен им…»

Все неумолимо складывается в чудовищную абракадабру! В моей квартире живет другой человек, мои одноклассники меня не знают! Меня нет в этом мире. Меня нет в 1979 году. Но меня нет и в том мире будущего, откуда я попал сюда. Где я?! Кто я?!

Я бежал. Вдруг появившийся ветер, тот самый, именно тот, который дружелюбно погонял волну на Москве-реке вчера, я же помню эти толстые щеки, теперь гнал меня прочь. Со свистом, от которого закладывало уши, он исторгал меня из родных дворов, мимо меня проносились удивленные лица окон, людей, галок. Они кружились перед глазами, то воспаряя к небесам, то попадая под ноги. А ветер все надувал щеки, и я слышал его жуткий хохот! Львы с ворот Английского клуба сжались в пружинистый гипсовый комок и, рявкнув, бросились за мной. Перед глазами мелькали окна с огромными столетниками, они казались джунглями и тоже недобро шумели. Внутри комнат развевались занавески, укоризненно качались оранжевые абажуры, в болтающихся клетках испуганно верещали волнистые попугайчики. Гуппи, скалярии, барбусы выбрасывались из аквариумов, стоящих на подоконниках, вылетали в форточки, шумно плюхались и били по тротуару крошечными хвостами. Ветер срывал круглые уличные номера домов, и они, вертясь, как НЛО, сопровождали мой бег. Вот, вот, что-то тяжелое просвистело над головой! Я увидел, как бронзовый цилиндр Пушкина шлепнулся впереди меня и запрыгал по асфальту, как галька по морю. Казалось, мое тело исчезло, голова вжалась в ноги, а они, превратившись в чертово колесо, несли меня вон.

Вдруг все остановилось и замерло. Я почувствовал мягкий шлепок по лицу веткой черемухи и от блаженного запаха очнулся. Передо мной тихо шелестел сад «Аквариум» и театр им. Моссовета. Справа за стеклом висела афиша: В. Дельмар «Дальше – тишина…». Тяжелая дверь с огромной бронзовой ручкой была чуть приоткрыта. Щель манила прохладой, темнотой и тайной. Кто-то словно потянул меня к этой двери, и через мгновения полумрак вестибюля поглотил меня.

Коридоры, огромные пространства театра были пусты именно той звенящей пустотой, которая бывает во время спектаклей. Всё – там, в зале. Здесь хрупкая, хрустальная тишина. Я подходил к дверям, ведущим в партер. Взялся за ручку. Остановился. Постоял. Открыл и сделал шаг.

В глубине, на полутемной сцене стояли два очень пожилых человека. Я сразу узнал их. Фаина Раневская и Ростислав Янович Плятт. На кого же похожа Раневская здесь? На кого… Точно! Раневская – кукла наследника Тутти из «Трех толстяков» в старости! Такая же беспомощная жестикуляция. Жалость жеста.

– Люси… Вот, вот мой вагон…

– Смотри не выходи, не выходи на остановках поезда. Ты можешь остаться. Дай честное слово, что ты не выйдешь на остановках.

– Не выйду…

– И окно не открывай, ты можешь простудиться… Не будешь окно открывать? Не будешь?

– Не буду. Я обещаю, не буду. Как ты устала, Люси… Я только сейчас увидел, как ты устала… Ты же всю ночь провела в поезде без сна, когда ехала ко мне… А я, дурак, еще водил тебя на эти прогулки по городу. Знаешь, вся моя беда была в том, что я всю жизнь был неудачником. Ты меня выбрала только потому, что у меня всегда было в запасе два-три новых анекдота и я умел бренчать на банджо. А в этом злом мире тебе нужен был совершенно другой человек. А не я.