— Что вы вздумали!

Но Тереза, в волнении бегая по комнате, упрямо, по-детски твердила свое: «Я всюду последую за тобой!»

— Почему мне нельзя в Сен-Клер? Там я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем здесь, так как ты будешь со мной. Кроме того, там я мадам Бернар Дескейру. А жандармы Сен-Клера не посмеют вторгнуться в дом Дескейру. Для членов нашей семьи полиции не существует. Это с достаточной очевидностью было доказано пятнадцать лет тому назад… К тому же, — взволнованным и таинственным шепотом добавила она, — мой отъезд расстроит все планы Анны; да и что сможет возразить против этого твой отец? Не выбросит же он меня на улицу в таком состоянии?

Последнюю фразу Тереза произнесла своим обычным голосом, словно вдруг на несколько секунд увидела себя со стороны и сама вынесла себе приговор.

— Что вы вздумали! — повторила Мари и, охватив руками голову матери, тихонько покачала ее из стороны в сторону, словно желая разбудить Терезу от какого-то сна. — После стольких лет вернуться в этот дом, мама; по доброй воле снова войти в него после того, как вы едва там не задохнулись… после того, как вы вернули себе свободу, — и какой ценой! — тихо добавила она.

— Какой ценой? — повторила Тереза, нахмурившись, и добавила вполне серьезно: — Знаешь, я больше не сержусь на твоего отца. Теперь он уже не будет меня раздражать. И потом дом так велик! В нем столько свободных комнат! В одной из них, заброшенная, забытая, буду жить я. Впрочем, когда они перестанут меня преследовать, я снова могу оттуда уехать: теперь это уже не будет тюрьмой…

Проект матери больше не казался Мари таким безумным. Ей, не решавшейся даже подумать о той встрече, какую после этого вторичного бегства готовит ей отец, не придется теперь подыскивать оправданий; ее зашита принимала определенную форму: получив письмо с сообщением о болезни матери, она выехала с первым же поездом, а поскольку ее вызвали обратно в Сен-Клер, она не могла оставить больную одну, без помощи и привезла ее с собой. Об остальном пусть думает семья…

— Хотите ехать со мной, мама?

— Сегодня вечером? Только тайком, конечно! Завтра утром Анна постучит в дверь — и никого!

Тереза смеялась, затем внезапно снова становилась серьезной, и ее вопрошающий взгляд с мольбой останавливался на Мари: она никак не могла поверить, что это возможно, и начала немного успокаиваться только тогда, когда услышала, что девушка по телефону передает телеграмму в Сен-Клер.

— Не так громко! — умоляла она. — Анна услышит.

С большим трудом удалось Мари предупредить служанку так, что Тереза этого не заметила. Когда был заперт последний чемодан, больная опять стала волноваться: она боялась, что ее схватят в момент выхода из дому.

В поезде, сидя напротив уснувшей матери, Мари опять вернулась к мыслям о Жорже. Завтра она ему напишет. Главное — перекинуть мост, не допустить, чтобы между ними все было кончено. Жорж меняется изо дня в день… Если бы ей удалось его увидеть, она безусловно вернула бы его себе. Если бы она застала его сегодня утром, если бы он проснулся в ее объятиях… Она плакала в темном купе вагона, где некого было стесняться, как вдруг почувствовала на своем лице руку матери. Раздался нетерпеливый голос Терезы:

— Ведь я же сказала тебе, что он вернется! И даже, — добавила она, рассмеявшись, как смеялась когда-то, — наступят дни, когда он изрядно тебе надоест. Это будет мужчина не хуже и не лучше других — обыкновенный, грубый мужчина.

Время, которое рано или поздно излечивает всякую любовь, гораздо медленнее притупляет ненависть, но в конце концов берет верх и над нею. Выйдя на перрон вокзала в Сен-Клере, Тереза забывает ответить на приветствие встречающего их лысого мужчины. Это Бернар, ее муж; где-нибудь на парижской улице она, пожалуй, даже не узнала бы его. Он уже не так грузен, как раньше. Коричневая вязаная фуфайка плотно облегает круглый живот любителя аперитивов. Он так и не научился как следует завязывать галстук. Со скукой и нерешительностью разглядывает он эту сумасшедшую, заботу о которой теперь ему волей-неволей придется взять на себя. Он не представляет себе, что мог бы поступить иначе. Хорошее удовольствие, нечего сказать! И, как твердит его мать, что бы ни говорили против развода, все-таки тяжело, когда после стольких лет разлуки эта женщина снова сваливается вам на голову. Но для него это в конечном счете вопрос принципиального значения… Как бы то ни было, закон есть закон.

— Послушайте, папа, — кричит Мари, — помогите ей дойти до автомобиля.

Сидя за рулем, Бернар радовался, что может хранить молчание. Всякие объяснения и даже самые простые разговоры все больше и больше приводили его в ужас. Была ли то лень или беспомощность, но постепенно это превратилось у него в манию. Его не останавливали лишние пятьдесят километров на автомобиле, когда дело шло о том, чтобы вернуться домой уже после разъезда гостей. Страх встретить священника или учителя играл немалую роль в выборе маршрута для прогулок. Он был доволен — Тереза приехала, а ему не пришлось и рта раскрыть.

Больную оставили в маленькой гостиной: предназначенная ей комната еще не была готова. Она слышала, как кто-то тихо спорит в соседней комнате, но отнеслась к этому совершенно спокойно: тоска сменилась полной апатией. Ей не оставалось ничего иного, как подчиниться приговору; она сделает все, что ей прикажут, а сейчас это может быть лишь приказанием лечь и закрыть глаза; ей нужно только, не рассуждая, повиноваться какой-то силе, которая оказалась настолько могущественной, что через пятнадцать лет привела ее в ту же комнату, где было задумано ее преступление. Переменили обои и занавески, мебель обили другой материей. Но тень от громадных платанов на площади по-прежнему наполняла комнату сумраком. На тех же местах Тереза вновь находит знакомые ей отвратительные допотопные вещи, немых свидетелей ее ненависти.

Ее отнесли наверх, в комнату, окна которой выходили на запад; эта комната обыкновенно предназначалась для гостей, и Терезе никогда не случалось в ней жить. Ничто из прошлого не могло встать здесь перед Терезой, за исключением единственного случая. Она вспоминает: семья тогда жила в Аржелузе. У Терезы были свои основания не хотеть, чтобы ее присутствие в этот день в Сен-Клере было известно; ей кажется, что она видит себя прячущейся в глубине этой полутемной комнаты в то время, как рядом в бельевой горничная складывает в шкаф простыни.

Вечером в день приезда с ней случился на руках у Мари первый приступ удушья, приостановленный впрыскиванием; за ним, ночью, второй, еще более сильный, от которого она едва не умерла. С этой минуты как для Терезы, так и для Дескейру все стало значительно проще. Она была уверена, что теперь ей уже нечего бояться: между измученной женщиной и сворой воображаемых ею преследователей встала смерть. Для Дескейру главное затруднение устранялось безнадежным состоянием Терезы: ее свекровь, бежавшая в Аржелуз и предупредившая Бернара, что ноги ее не будет в Сен-Клере до тех пор, «пока там будет находиться это чудовище», хотя и не появилась в Сен-Клере, но согласилась сложить оружие. «Дадим свершиться Божьему правосудию», — писала она Бернару. И дальше: «Наша маленькая Мари достойна восхищения».