– Дядя Хилери, – шёпотом напомнила Динни.

– Да, да, – спохватилась леди Монт. – Хилери, Мэй, – мистер Дезерт.

Дядя Хилери, разумеется, остался самим собою, но у тёти Мэй вид стал такой, точно она здоровается с деканом. И почти сразу же родственники, не сговариваясь, оставили Динни наедине с возлюбленным.

– Что ты скажешь о дяде Хилери?

– По-моему, он из тех, к кому можно обратиться, когда тебе трудно.

– Именно так. Он инстинктивно умеет не прошибать стены лбом, но зато непрерывно их обходит. Это у него привычка, – он ведь живёт в трущобах. Он согласен с Майклом, что публикация «Барса» – ошибка.

– Потому что я прошибаю стену лбом, да?

– Да.

– Жребий, как говорится, брошен. Жалею, если тебя это огорчает, Динни.

Рука Динни отыскала его руку.

– Нет. Мы не сложим оружия до конца. Но, Уилфрид, постарайся хоть ради меня принять всё, что произойдёт, так же спокойно, как я. Давай спрячемся за этим фейерверком фуксий и удерём. Мои к этому готовы.

Они выбрались из павильона и пошли к выходу на набережную мимо выложенных камнем цветочных клумб, перед каждой из которых, невзирая на сырость, стоял её создатель, всем своим видом говоря: "Полюбуйтесь на неё и дайте мне работу!"

– Люди создают такую красоту, а им ещё приходится упрашивать, чтобы на них обратили внимание! – возмутилась девушка.

– Куда пойдём, Динни?

– В Баттерси-парк.

– Тогда нам через мост.

– Ты был такой милый, когда разрешил представить тебя, только очень похож на лошадь, которая не даёт надеть хомут. Мне хотелось погладить тебя по шее.

– Я отвык от людей.

– Не зависеть от них – приятно.

– Люди – самая большая помеха в жизни. Но тебе, по-моему…

– Мне нужен один ты. У меня, наверно, собачья натура. Без тебя я просто пропаду.

Губы его дрогнули, и это было для неё красноречивее всякого ответа.

– Ты бывала в приёмнике для бездомных собак? Это вот тут.

– Нет. О бездомных собаках страшно думать. А надо бы. Зайдём!

Заведение всем своим видом напоминало больницу, то есть доказывало, что всё идёт как нельзя лучше, хотя на самом деле всё шло как нельзя хуже. Здесь раздавалось положенное количество лая, и собачьи морды выражали положенное количество растерянности. При появлении посетителей хвосты начинали вилять. Породистые собаки вели себя спокойнее и выглядели более печальными, чем численно преобладавшие здесь дворняги. В углу проволочной клетки, понурив длинноухую голову, сидел спаниель. Уилфрид и Динни подошли к нему.

– Как могли забыть такого замечательного пса? – удивилась Динни. – Он тоскует.

Уилфрид просунул пальцы сквозь сетку. Собака подняла голову. Они увидели красные ободки век и шелковистую чёлку, свисающую со лба. Животное медленно встало и начало подрагивать, словно в нём шла какая-то борьба или оно что-то соображало.

– Иди сюда, старина.

Пёс медленно подошёл. Он был весь чёрный, квадратный, с лохматыми ногами, словом, явно породистый, отчего пребывание его среди бездомных сородичей казалось ещё более необъяснимым. Он стоял так близко от проволоки, что до него можно было дотянуться. Сначала его короткий хвост повиливал, затем снова повис, как будто животное хотело сказать: "Я не пропускаю ни одной возможности, но вы – не то, что мне надо".

– Ну что, старина? – окликнул Уилфрид собаку.

Динни наклонилась к спаниелю:

– Поцелуй меня.

Собака взглянула на них, вильнула хвостом и снова опустила его.

– Не слишком общительный характер, – заметил Уилфрид.

– Ему не до разговоров. Он же тоскует.

Динни наклонилась ещё ниже. На этот раз ей удалось просунуть через сетку всю руку:

– Иди сюда, мой хороший! Пёс обнюхал её перчатку. Хвост его опять качнулся, розовый язык на мгновение высунулся, словно желая удостовериться в существовании губ. Динни отчаянным усилием дотянулась пальцами до его гладкой, как шёлк, морды.

– Уилфрид, он замечательно воспитан!

– Его, наверно, украли, а он удрал. Видимо, он из какой-нибудь загородной псарни.

– Вешала бы тех, кто крадёт собак! Тёмно-карие глаза пса были по краям подёрнуты влагой. Они смотрели на Динни с подавленным волнением, будто говоря: "Ты – не моё прошлое, а будет ли у меня будущее – не знаю".

Девушка подняла голову:

– Ох, Уилфрид!..

Он кивнул и оставил её наедине с собакой. Динни присела на корточки и стала почёсывать животное за ушами. Наконец вернулся Уилфрид в сопровождении служителя, который нёс цепочку и ошейник.

– Я забираю его, – объявил Уилфрид. – Срок вчера кончился, но его решили подержать ещё неделю, из-за того что он породистый.

Динни отвернулась, глаза её увлажнились. Она торопливо вытерла их и услышала, как служитель сказал:

– Я сперва надену на него ошейник, сэр, а потом уж выпущу. Он того гляди убежит. Никак не привыкнет к месту.

Динни обернулась:

– Если хозяин объявится, мы ею немедленно вернём.

– На это надежды мало, мисс. По-моему, владелец собаки просто умер. Она сорвала ошейник, отправилась искать хозяина и потерялась, а к нам послать за ней не догадались. Вы не промахнулись, – пёсик-то славный. Рад за него. Мне было бы жалко его прикончить: он ведь совсем молодой.

Служитель надел ошейник, вывел собаку и передал цепочку Уилфриду; тот оставил ему свою карточку.

– На тот случай, если наведается хозяин. Пойдём, Динни, прогуляем его. Идём, старина.

Безымянный пёс, услышав сладчайшее слово собачьего лексикона, кинулся вперёд, насколько позволяла цепочка.

– По-видимому, служитель прав. Дай бог, чтобы его предположение подтвердилось. Собака у нас приживётся, – заметил Уилфрид.

Выйдя на траву, они попытались завоевать доверие пса. Тот терпеливо переносил их заигрывании, но не отвечал на них. Он опустил глаза и поджал хвост, воздерживаясь от слишком поспешных выводов.

– Отвезём-ка его домой, – предложил Уилфрид. – Посиди с ним, а я сбегаю за такси.

Он обмахнул скамейку носовым платком, передал Динни цепочку и скрылся.

Динни села и стала наблюдать за псом. Тот рванулся вслед Уилфриду на всю длину цепочки, затем улёгся наземь в той же позе, в какой девушка увидела его впервые.

Насколько глубоко чувствуют собаки? Они, безусловно, понимают, что к чему: любят, ненавидят, страдают, покоряются, сердятся и радуются, как, люди. Но у них маленький запас слов и поэтому – никаких идей! И всетаки лучше любой конец, чем жить за проволокой и быть окружённой собаками, уступающими тебе в восприимчивости!