В то время как в Лондоне преобладала подобная оценка, Криппс, воспользовавшись благоприятным моментом, передал Сталину через Гавриловича полученную от принца Павла информацию. Югославский посол подтвердил, что русские восприняли ее серьезно. Действительно, перехваченные телеграммы турецкого посла Акая подтвердили Москве сведения, полученные через шведов и из откровений Гитлера с Павлом. Фактически большинство источников англичан, кроме «Энигмы» – которая ни при каких условиях не подлежала раскрытию – были в распоряжении русских. Сталин получал с Балкан подробные отчеты о передвижении войск, и Черчилль мало что мог к этому добавить. Сталин также знал о «пробках» на основных железнодорожных магистралях вызванных переброской войск. По имевшимся данным, у западных границ России было сосредоточено до 100 дивизий.

Просить специальной встречи с Молотовым, возражал Криппс, означало бы дать ему повод думать, что «я пытаюсь создать неприятности Германии. Это могло бы резко ослабить сильное впечатление от беседы Гитлера с принцем Павлом». Неожиданно Черчилль не согласился с возражениями Криппса, настаивая, что его «долг» заставить Сталина поразмышлять – даже если у него есть информация из других источников – над тем, что «использование немецких бронетанковых дивизий на Балканах отсрочило угрозу и предоставило России передышку. Чем больше поддерживать балканские государства, тем сильнее увязнут там гитлеровские войска». Вновь предупреждение было напрямую связано с поддержкой, которую Англия ожидала от Сталина на Балканах.

8 апреля в ответ на предложение встретиться с Молотовым Криппс вновь привел прежний аргумент и вдобавок данные о том, что русским сообщено о содержании интервью принца Павла с Гитлером, «которое они, несомненно, сочли правдивым, и которое произвело на них большое впечатление». От военных атташе в Москве и Анкаре действительно поступили сведения о частичной мобилизации Красной Армии. Если добиваться специальной встречи со Сталиным, считал Криппс, то Сталин может связать это с событиями в Югославии и прийти к выводу, что Англия «пытается поссорить Россию с Германией». Криппс не получил определенных инструкций в ответ на свой первый запрос, и Кадоган теперь склонялся к тому, чтобы вообще отменить ознакомление русских с предупреждением. Однако неожиданно вмешался Черчилль; игнорируя доводы Криппса, он вновь заявил, что его «долг» ознакомить Сталина с фактами. Важность фактов не уменьшится от того, что они или передача их будут желательны». Криппсу соответственно были направлены на этот счет инструкции, в которых подчеркивалось военное значение передышки, которую получила Россия, когда Гитлер завяз на Балканах. Хотя инструкции Черчилля были обязательны для исполнения, Иден в свой первый рабочий день после возвращения из поездки по Ближнему Востоку изучил накопившиеся документы и в последний момент внес исправление, поручив Криппсу передать это послание, но оставив за ним, тем не менее, последнее слово. Теперь первый параграф гласил: «Премьер-министр по-прежнему считает, что послание должно быть направлено (и далее Иден вставил) и я надеюсь, вы теперь сумеете это сделать». «Рассказ об этой откровенной торговле совершенно отсутствует в мемуарах Черчилля».

Хотя Черчилль преподносит свое предупреждение как акт исключительной важности, не следует забывать, что продолжительный спор по поводу его передачи был связан с напряженной деятельностью на международной арене, о чем он в своих мемуарах совершенно не упоминает. Напрасно Криппс пытался добиться от правительства определения политического курса по отношению к России, на случай перемен в международном сообществе. После подписания советско-югославского договора, что совпало по времени с посланием Черчилля Сталину, Криппс возобновил лоббирование в пользу фактического признания контроля России над Прибалтикой. В своих мемуарах Иден конкурирует с Черчиллем за почетное право быть первым, кто закладывал основы «великого союза». Германские намерения и многогранная деятельность России по обузданию немецкой агрессии свидетельствовали о том, что «настало время для улаживания отношений» с Россией, которые, как заверяет нас Иден, были для Англии «высоко приоритетными». Однако дела обстояли иначе. Кадоган без труда убедил Идена отвергнуть предложения Криппса. События, о которых рассказывает Иден в своих мемуарах, преднамеренно не рассматривались как «определенные свидетельства» того, что русские отказались от политики сотрудничества с Германией. Напротив, Иден по-прежнему считал, что Сталин готов скорее уступить угрозам Гитлера, чем идти на прямой разрыв, и не собирался «делать ненужные жесты». Роль же Криппса сводилась к пристальному отслеживанию событий и определению поворотных моментов, когда можно будет осуществить перемены в отношениях.

Чувствуя, что возможность ускользнула, Криппс стал теперь жаловаться, что «ему дали мало карт для разыгрывания вариантов, и почти все козырные карты забрало Правительство Его Величества». Оставшись при своих интересах, Криппс намеревался, как он писал домой, «сделать по своей инициативе все возможное, если только я смогу заставить этих людей выслушать меня». 11 апреля Криппс начал действовать по своему усмотрению. Он передал заместителю министра иностранных дел Андрею Вышинскому личное послание, в котором обращал внимание русских на опасность создания зон безопасности на своих границах вместо того, чтобы гарантировать нейтралитет Балкан в целом. Послание было отправлено еще до серьезных неудач британских войск в Греции, однако при его обсуждении с учетом последующей катастрофы оно могло лишь усилить подозрения Сталина в том, что его вовлекают в войну ради ослабления давления на Англию. Самым важным отрывком послания Криппса была следующая рекомендация:

«Настоящий момент является самым критическим с точки зрения Советского правительства, так как неизбежно возникает вопрос, стоит ли ждать и затем встречать неразделенные силы германских армий одному, когда они выберут время взять инициативу в свои руки, или не было бы лучше принять немедленные меры – объединить Советские силы с еще не завоеванными греческой, югославской и турецкой армиями с учетом помощи, которая осуществляется со стороны Великобритании, как в отношении войск, так и материалов. Эти армии насчитывают около 3 миллионов человек и сдерживают большое количество германских сил в сложной местности».

Фактически Криппс довел до сведения русских основную мысль послания Черчилля о том, что это, «видимо, последняя возможность для Советского правительства принять меры для предотвращения прямого нападения немецких армий на его границы».

Лишь после того, как Криппс по собственной инициативе предупредил русских об опасности, он получил от Идена указание довести до их сведения предостережение Черчилля. Передав только что очень похожую информацию и выслушав не забытое им до сих пор высказывание Вышинского о том, что отношение британского правительства препятствует проведению политических дискуссий, Криппс утверждал, что «более краткое и менее выразительное» послание Черчилля «не только будет неэффективным, но и окажется серьезной тактической ошибкой». Русские, повторял он, прекрасно осведомлены об упомянутых в послании фактах и заподозрят, что проводится в жизнь тщательно спланированный сговор, чтобы вовлечь их в войну.

Самоуправство Криппса привело Черчилля в ярость, когда он получил от него совет отказаться от послания, так как «оно может лишь ослабить впечатление, уже произведенное моим письмом Вышинскому. Я уверен, что Советское правительство не поймет, почему в такой официальной форме направляется столь краткий и отрывочный комментарий уже известных им фактов без какого-либо конкретного запроса об отношении Советского правительства или предложения им тех или иных действий». Криппс старался разубедить Черчилля в необходимости такого шага, который «не только будет неэффективным, но и окажется серьезной тактической ошибкой». Хотя Форин офис был поражен необъяснимой «самостоятельностью» Криппса, выразившейся в составлении официального политического послания Вышинскому, они не могли не согласиться с тем, что «краткое и отрывочное послание» Черчилля было неуместным и его не следует направлять.