зажжённую лучину. Сухое сено занималось мгновенно, горящие ошмётки летели на ревущую скотину, заполошно кричали бабы.

А на Торгу свирепствовал Малюта.

— Круши! — исступлённо заорал он, и, вооружась секирой, первым кинулся громить торговые ряды. Словно спущенная с цепи свора опричники бросилась за ним, в каком-то диком упоении разбивая всё подряд — лавки, торговые ряды, прилавки с развешенным товаром, узорчатые наличники, резные столбы, двери и окна — и чем искусней, чем тоньше были сделаны попадавшаяся им под руку вещи, тем яростнее они уничтожались.

Посадский люд оцепенело смотрел на то, как уничтожаются плоды многолетних трудов. Сопротивление опричники встретили только на Пробойной улице. Дюжие оружейники во главе с уличанским старостой Демидом убили пятерых, но налетели конные и посекли оружейников саблями. В отместку Малюта велел запалить Пробойную с обоих концов, не давая тушить огонь.

В тот же день царь отправил отряд опричников во главе с Зайцевым громить торговые склады новгородских купцов в Нарве. Приехав в Нарву, Зайцев приказал отделить немецкие товары от новгородских. Немецкие не тронули, зато новгородские уничтожили подчистую. Развели огромные костры из первосортного льна и пеньки, скидали в них многолетние запасы товаров, затопили улицы Нарвы реками расплавленного воска. Новгородских торговых людей переловили и казнили на городской площади всех до единого.

5.

Шёл уже второй месяц с начала бойни. Город становился всё безлюднее, уцелевшие жители прятались по домам. Прежняя городская власть была перебита, новая опричная занималась лишь грабежами и казнями. Город одряхлел, скукожился, махнул на себя рукой и перестал работать, как человек, заведомо знающий, что жить ему осталось совсем недолго. Мастеровой люд, лишившись заказов, сидел впроголодь. Изувеченный Торг пробавлялся мелочной торговлей. Улицы заросли сугробами. По ночам на площадях перестали зажигать плошки, и с наступлением темноты всё погружалось во мрак. Тоскливо выли оставшиеся без хозяев сторожевые псы. Одичалые собаки стаями бегали по городу, нападая на людей. Город напоминал сад с изгрызенными мышами корнями, деревья ещё стоят, но они уже мертвы, ткнёшь пальцем — упадут.

Зато обнаглела чернь. Новгородские пьянчуги не давали людям проходу, пугали горожан доносами, славили царя и просились в опричные. В Людином конце объявилась шайка разбойников, переодетых опричниками. По ночам возле запустелых усадеб мелькали тени. Выносили всё, чтобы тут же пропить.

В тяжкие времена человек тянется к хмельному. Бросив работу, город отчаянно запил. Женщины пили наравне с мужчинами, откуда-то развелось множество блядей. Зазывали на грех прохожих, а ежели кто стыдил — поворачивались задом и задирали юбки. Снова ожили новгородские кабаки, запрещённые одно время царским указом. Грибами-поганками проросли по окраинам тайные корчмы. Пиво варили по домам не как раньше, по большим праздникам, а во всякий день. Глушили зельем страх и боль, пропивали с себя последнее. Вчерашний степенный горожанин не стыдился появиться на людях в непотребном виде. Всякое утро находили на улицах замёрзших.

Продолжала сползаться в Новгород голь перекатная, калеки и нищие, пришли за подаянием вдовы и сироты убиенных, иноки разорённых монастырей. Огромные толпы вольных и невольных тунеядцев заполонили город. Сгущался страх неслыханного голода. Окрестные деревни лежали в пепелищах, подвоза хлеба не было с Рождества. Держались на последних огородных припасах, растягивая на неделю то, что раньше съедали в день.

Слухи о городском неурядье дошли до царя. С досадой слушал тревожные доклады наместника Пронского. Теперь, когда Новгород был покорен окончательно и перестал представлять угрозу, следовало навести в городе порядок. Гневно приказал Пронскому: в три дня покончить с нищетой и пьянством.

— Не знаешь как? Ну так я тебя научу!

На следующий день самые горькие новгородские пьянчуги полетели с моста. Опричные разъезды хватали прохожих, требовали дыхнуть. Учуяв перегар, без разговоров швыряли в воду. Перепуганная пьянь присмирела и закаялась пить, о чём восхищенный Пронский доложил царю.

— То-то, — усмехнулся царь. — Ну, с пьянством кончили, покончим с нищетой.

Когда-то в свою голубиную пору царь радел об убогих. На Стоглаве спрашивал совета, как быть с нищими? Развелось их на Руси несть числа. Чернецы и черницы, бабы и девки, мужи и жёнки, лживые пророки, волосатые и с выбритыми на макушке гуменцами, в рубищах и нагие, одержимые бесом и блаженные, святоши и окаянные, безумные и прокураты, целые полчища калик и лазарей ходят, ползают, лежат, гремят веригами, трясутся, скитаются по улицам, по деревням и сёлам. Одни собирают в церквах, другие пророчествуют об антихристе, эти поют стихи, другие показывают раны и увечья. Ими набиты княжеские терема, и церкви. По церквах бегают шпыни с пеленами на блюдах, собирают на церковь, являются малоумными, в церкви смута, брань, писк и визг, драка до крови и лай смрадный, ибо многие приносят в церковь палки с наконечниками.

На улице бродяги кидаются на людей, хватают за платье, преследуют неотступно, рычат по-звериному: дай или убей меня! Притворные воры, прося под окнами милостыню, подмечают кто и как живёт, чтоб после обокрасть. Малых ребят с улиц крадут, и руки и ноги им ломают, и на улицу их кладут, чтоб люди, на них смотря, умилялись и больше им милостыню кидали. Сидят, обезображенные болезнями, так что чреватые жёны их пугаются. Великое число детей по улицам ходит и никто их не учит.

Стоглав тогда царя поддержал, присудил поставить дело на правильную основу: описать всех нищих и больных, в каждом граде строить богадельни, просил прихожан помочь казне ради спасения души. Ложных нищих и бродяг к делу приставлять, а не похотят, так и силой. И вроде толк был, нищих в городах и весях заметно поубавилось.

Но изменились времена, изменился царь. Стало не до нищих. Меж тем война, болезни, голод снова умножили число их многократно. Перед иноземцами стыдно. Что-то надо делать, но что?

Здесь, в Новгороде, царь придумал как излечить сию болезнь разом.

Прокричали бирючи указ царский: завтра на Ярославовом дворе будут дарить нищих и убогих. К обедне на старой вечевой площади собрались тысячи три. Слепые, трясущиеся, безногие, помешанные, калечные воины, вдовы и сироты. Жуть брала от такого скопления нищеты и уродства. В ожидании царя гадали, чем пожалует государь-батюшка, кто-то пустил слух, что будут раздавать деньги, отобранные у новгородских богатеев и что вроде бы каждому убогому причитается серебряная полтина, калач и чарка вина.

Когда часы на Ефимьевской часозвонне ударили два раза, на площади появились конные опричники под командой Василия Зюзина. Окружив нищих, погнали их на московскую дорогу.

За городом свирепствовала метель. Нещадно нахлёстывая плетями воющую, причитающую, молящую