— Коллаборацию? — чуть не задохнулась Клара Викентьевна.

— Объединение, — поправился я. — Совместное творчество. Эту идею, к слову, горячо поддержал комсомолец Василий Котиков. И одобрил, смею напомнить, товарищ Краюхин. При вас, кстати, разве забыли?

— Но!.. — попыталась было возразить парторгша.

— Я не договорил! — я слегка повысил голос и поднял указательный палец, после чего Громыхина от неожиданности села. — Так вот, насчет мракобесия… Смею напомнить, что в статье Бульбаша и Кантор, напротив, рассказывается о вреде суеверий. А еще — показана работа советской милиции, причем комментарий Виталию Николаевичу давал сам капитан Величук, чья оперативная группа работала над этим делом. Что-то еще?

Клара Викентьевна от гнева пошла пятнами, она открывала и закрывала рот, не в силах выдавить хотя бы слово. Но быстро, надо отдать ей должное, пришла в себя.

— Рубрика «Человек труда», — наконец, проговорила она. — Вы что, решили уморить корреспондентов?

— Что? — от неожиданности я даже не сразу нашелся, как отреагировать.

— Товарищ Бродов пришел ко мне и доверительно поведал о своих проблемах со здоровьем, — победно улыбнулась Громыхина. — У него сердце больное, а вы его грузовик водить отправили.

— Рубрика «Журналист меняет профессию» была популярной еще в прошлом и позапрошлом десятилетиях, — я даже сам удивился, откуда вдруг это всплыло. Не иначе как сознание Кашеварова решило мне снова помочь. — Но у нас о ней почему-то забыли. И вы почему-то, помнится, назвали ее «бесперспективной». Как думаете, товарищу Краюхину это понравится? Пролетарская газета не хочет печатать рассказы о рабочих профессиях изнутри! А Бродов… Я его непосредственный начальник, так ведь? Он мог и обязан был сообщить мне о своих проблемах. Но он предпочел это скрыть. В общем, вы как хотите, Клара Викентьевна, но этот номер увидит свет!

— Без моей визы нет! — рявкнула Громыхина. — Не подпишу!

— Двадцать пятого февраля сего года, — во мне снова заговорил Кашеваров, — на двадцать восьмом съезде КПСС генеральный секретарь партии Михаил Сергеевич Горбачев выступил с докладом…

Я сам, честно говоря, офигел от собственных слов, а уж что сейчас творилось с лицом Клары Викентьевны — и ни в сказке сказать, ни пером описать. И это я еще не все сказал!

— Там лидер нашей страны заявил о необходимости гласности, — я продолжил мысль. — Руководство КПСС, по достоинству оценивая достигнутое, посчитало своим долгом честно и прямо сказать партии и народу об упущениях… Инертность, застылость форм и методов управления, снижение динамизма в работе, нарастание бюрократизма…[27] Чувствуете, куда я веду, Клара Викентьевна? Вы как раз сейчас и демонстрируете все то, о чем говорил Михаил Сергеевич! Хотите пойти против линии партии?

— Н-нет, — только и смогла выдавить Громыхина.

— Короче, так, — заявил я. — Не подпишете вы, значит, я сам дойду до Краюхина и поговорю с ним.

— Через… через голову? — у парторгши по-прежнему заплетался язык.

— А что делать, если вы мне вставляете палки в колеса, — я деланно развел руками.

— Делай, что хочешь, — процедила сквозь зубы Громыхина. — Последний раз твою задницу прикрываю.

— А не надо мне ничего прикрывать, — весело улыбнулся я. — Лучше не мешайте людям работать, Клара Викентьевна. И давайте жить дружно, как завещал кот Леопольд. Потому что внутренние раздоры в конце концов могут привести к развалу страны.

Последнее было, пожалуй, лишним. Да, я знаю, что в конце этого десятилетия все покатится под откос, а в декабре девяносто первого СССР исчезнет с политической карты мира. Но в разговоре с парторгом газеты в восемьдесят шестом, даже с учетом гласности, про которую я сейчас говорил… Лишнее, все-таки лишнее. Или нет?

— А я думала, ты карьерист, Женя, — поджала губы Громыхина. — Но ты, оказывается, совсем другой. Даже пугаешь немного, скажу тебе откровенно… Потом, может быть, пожалею, и все же сейчас скажу. Удивил. Не тем оказался, кого я в тебе видела.

— А кого видели? — уцепился я за ее слова.

— Слабака, — рубанула Клара Викентьевна. — Слабака и приспособленца. Ошиблась…

Признаться, я не совсем понял, что она сейчас имела в виду. Хотелось ли ей, чтобы я был именно таким? Или, наоборот, чтобы стал сильным лидером, настоящим главным редактором советской газеты? Как бы то ни было, разговор сейчас у нас идет в таком русле, что можно с ходу расставить все точки над Ё.

— Я рад, Клара Викентьевна, что вы ошиблись, — твердо сказал я.

— Скажи, тебе действительно так важно сделать то, что ты задумал? — она побарабанила пальцами по столу, лицо ее приняло задумчивое выражение. — Хочешь рискнуть ради газеты?

Что-то неуловимое проскользнуло сейчас в ее голосе. Такое, что заставило по-новому взглянуть на эту нестарую женщину, которую прежний Кашеваров пытался использовать в своих интересах. Неприятно думать так о своем предшественнике, но паззл, увы, складывается не в его пользу. Слабак и приспособленец… Таким он был, но я таким не буду.

— Да, Клара Викентьевна, — я тоже заговорил спокойно и доверительно. — Я очень хочу поднять газету на всесоюзный уровень. Чтобы все знали о маленьком городке Андроповске и о его журналистах. И о работающих у нас людях. Водителях, дворниках, прессовщиках, парикмахерах. Я понял это и хочу извиниться.

— За что? — удивилась Громыхина.

— Я понял, что наша газета и журналистика для меня сейчас важнее всего, — говорить было легко и приятно. — Мне сорок, я уже не молод, но, возможно, это как раз тот возраст, когда пришел опыт, а силы еще есть. И этот сплав позволит добиться невероятного. Если даже вы скажете, что это глупость, я все равно готов… я хочу попробовать!

— И… за это вы извиняетесь? — растерянно пробормотала Клара Викентьевна.

— Нет, — я помотал головой. — Я хочу извиниться, если раньше тратил ваше время. Сейчас, с моей новой мечтой, у меня не останется времени на личную жизнь. Я это понимаю, готов к этому и хотел честно вас предупредить. В то же время, если вы встанете рядом, будете моим союзником, возможно, все мои успехи станут и вашими. Предлагаю и дальше плодотворно работать… как уважающие друг друга коллеги, делающие одно большое общее дело.

Я замолчал, давая возможность Кларе Викентьевне обдумать услышанное. Честно говоря, мне и самому было немного не по себе от собственных слов. Я ведь даже не думал об этом до того самого момента, когда Громыхина рассказала, кем видела меня раньше. А еще она все равно оказалась готова прикрыть меня даже сейчас. Такие люди нужны — плевать на ее красоту, я собираюсь не строить с ней отношения, а работать. Громыхина защищает своих, пусть не во всех ситуациях и по-своему. Но у нее есть идеалы, это достойно уважения. Чем не союзник, без которого в любые времена не обойтись?

Все-таки свои люди нужны не только для того, чтобы хорошо писать и делать крутую газету. Надо еще чтобы написанное выходило, причем не раз.

— Иди, Кашеваров, — Громыхина откинулась в кресле и задумалась о чем-то своем. Кажется, ей нужно время, чтобы поразмышлять над моими словами, но они точно ее зацепили. — То есть… идите. Идите, Евгений Семенович, мне нужно работать. И вам, кстати, тоже.

Я кивнул, развернулся и вышел из кабинета парторга. На душе была приятная легкость.

— Как вы, Евгений Семенович? — участливо спросила Валечка. И потом добавила, понизив голос почти до шепота: — Сильно досталось вам от старухи?

— Она не старуха, — я покачал головой и сам засмеялся над этой фразой.

Нет-нет-нет, совпадение с ситуацией из старого фильма абсолютно случайно. Никаких служебных романов с парторгом. Я крут, я лыс, я главный редактор — и ухаживать я хочу за той, кто мне искренне нравится. За Аглаей.

* * *

Дальше дело пошло веселей. Громыхина сдержала свое слово и подписала не только гранки с обязательными полосами партии и правительства, но и запоротые ранее материалы. Фактически номер уже был заполнен, оставались лишь статьи от Бродова с Шикиным. Однако я знал, что на самом деле у нас впереди напряженный труд — корректура, набор, повторная корректура уже в полосах, правки «поехавших» материалов, подбор фотографий. Затем скрупулезная вычитка уже готового макета, и только после всего этого я имею полное моральное право поставить свою подпись, получить визирующий автограф парторга и отправлять газету в печать.

В двадцать первом веке это все быстро и просто, но попробуйте набрать тридцатидвухполосный номер вручную, все вычитать, исправить, дополнить, убрать лакуны и «висячие строки». Черт побери, да ведь это же все вместе с Бульбашом, как моим заместителем,