Эпизод из жизни Жюля Буа был упомянут лишь затем, чтобы пояснить, в какой странной среде оказался Беранже Соньер. Однако не происходило ли подобное и в далеких Корбьерах, в самом сердце департамента Од? Действительно, аббат Соньер, будучи священником, прекрасно знал о некоторых колдовских обрядах, бытовавших в его родном Разе. Вряд ли наш священник был экзорцистом (это довольно опасное занятие было предназначено для более сильных церковников), но он, скорее всего, был в курсе того, что происходило в деревеньках его бедного прихода. «В землях Од всегда находили приют колдуны и ведьмы. Думаю, епископство Каркасона не станет обвинять нас во лжи, если мы скажем, что в этих долинах запрещенных обрядов было гораздо больше, чем в других местах. Аббат Соньер, уроженец этого края, понимавший нравы и привычки его жителей, не мог не знать того, что большинство ритуалов ведьм представляет собой религиозные обряды, проводимые в обратной последовательности. В материалах любого фольклориста, за неимением экзорцистов,[43] можно найти множество молитв, произносимых в обратном порядке. Столь же часты истории о старухах, которые останавливаются и молятся перед каждой из картин, изображающих этапы крестного пути, но при этом поворачиваются к ним спиной, бормоча неприятные для слуха угрозы».[44] Более того, разве сам аббат Соньер не перевернул «вестготскую» колонну, устанавливая ее перед храмом? Разве не он расположил картины, изображающие этапы крестного пути, в обратном порядке? Без сомнения, он не упустил из вида то, что связывает деревенское колдовство с магией «декадентов», «символистов» и других «посвященных», наполнивших «весь Париж» конца XIX века…

Несмотря на легкий испуг, вызванный нравами парижского света, аббат Соньер прекрасно понимает, что Жюль Буа и его друзья всеми силами стремятся к тому, чтобы управлять этими «психическими», неуловимыми и невидимыми силами, чьими секретами они намерены овладеть. Клод Дебюсси, Стефан Малларме, Морис Метерлинк и Морис Леблан всегда окружены тесной толпой литераторов, почитателей и влиятельных вдохновительниц, таких как Жоржета Леблан или оперная дива Эмма Кальве, бывшая в то время любовницей Жюля Буа. Этот модный бомонд общается с членами Теософского общества, розенкрейцерами и масонами, соблюдающими древний шотландский общепринятый ритуал; они увлечены спиритизмом, им близки «еретики», то есть те, кто толкует на свой лад священные канонические тексты (такая позиция ясно выражена в произведениях Реми де Гурмона и Гюисманса). Наивысшей степенью снобизма становится присутствие на сеансе черной магии или даже на черных мессах. В душах этого высшего общества царит «Парцифаль» Вагнера, вызывающий непреодолимое желание увидеть и услышать эту оперу-литургию в Байрейте (в 1914 году, по желанию Козимы Вагнер, эту странную оперу, полную темного очарования, имеют право ставить лишь в Байрейтском театре). Вагнером пропитано все: «Фервал» Винсента д'Инди (своего рода французский «ремейк» «Парцифаля»), «Сигурд» Луи-Этьена-Эрнеста Рейера, в котором легко угадывается влияние оперной тетралогии «Кольцо Нибелунга», и даже творческие замыслы Клода Дебюсси, в то время увлеченного как легендой о Тристане, так и черновыми набросками «Пелеаса и Мелисанды» Мориса Метерлинка. В моду вновь входит средневековье: это уже не то выспренное к нему отношение, царившее в эпоху романтизма, но утонченное, «символическое» его понимание, попытка разгадать смысл трудных для восприятия текстов. Увлечение средневековьем накладывает свой отпечаток даже на архитектурный облик Парижа: знаменитый «стиль модерн» есть не что иное, как неоготический стиль, в который внесли поправки в соответствии с умозрительными эзотерическими построениями.

Такова парижская салонная атмосфера конца века… В таком случае почему звездой всех этих нескончаемых светских раутов неожиданно становится никому не известный, незаметный кюре Ренн-ле-Шато, попавший в высший свет по воле случая, благодаря Эмилю Оффе? Смущенный аббат спрашивает себя, что нужно от него всем этим светским львам и львицам. Но он хорошо помнит слова аббата Буде: высокопоставленные лица предложат ему выполнить некую миссию, благодаря которой он сможет разбогатеть. Не то чтобы Беранже Соньер любит деньги: они нужны ему лишь для того, чтобы вложить их в Ренн-ле-Шато, обустроить не только храм, но и всю деревню. Поэтому, несмотря на все свое смущение, аббат внимательно прислушивается к тому, что говорят ему завсегдатаи салона, в речах которых порой проскальзывают туманные намеки.

Он изо всех сил старается понять их суть — в то время как чарующий голос Эммы Кальве проникает в его душу гораздо глубже, чем хотелось бы. Эмма Кальве… Одна из прославленных оперных певиц своего времени, чей талант, по утверждению ее современников, не имеет себе равных. Ее имя не сходит с уст салонной публики. У фаворитки модных парижских салонов Эммы Кальве теплые дружеские отношения с Клодом Дебюсси, который просит ее пропеть некоторые из его мелодий. Наконец, она любовница Жюля Буа. Однако близкие друзья этого человека увлечены эзотерическими и герметическими учениями, не говоря о магии. В таком случае не принадлежит ли к таинственному братству, в чьих руках оказался Соньер, и Эмма Кальве? Настоящее имя Эммы — Кальва, измененное дивой в угоду благозвучию; она дальняя родственница Мелани Кальва, пастушки из Салетты, героини «апокрифических явлений» Девы Марии,[45] бывшей прекрасным подспорьем реакционеров середины XIX века.

Так Беранже Соньер становится возлюбленным (и. возможно, любовником) Эммы Кальве. Была ли это любовь с первого взгляда? Или же Эмма Кальве, называвшая Соньера не иначе как «мой маленький провинциальный кюре», действовала по приказу Жюля Буа и таинственного братства, желавшего провести кюре и управлять им? Эти предположения не противоречат друг другу. Впоследствии Эмма Кальве будет навещать священника в Ренн-ле-Шато. Одно время полагали, что благодаря щедрости и великодушию аббата певица могла купить в этих краях замок, о котором она мечтала. Полагали даже, что у нее был ребенок от Соньера, но это не доказано.

Однако, несмотря на внезапно вспыхнувшую любовь к Эмме Кальве, кюре Ренн-ле-Шато помнит о своем предназначении. Аббат Биель при помощи Эмиля Оффе наконец изучил манускрипты. Оба эксперта сообщают аббату, что три манускрипта не представляют никакой ценности, но четвертый (та самая таинственная родословная) — документ чрезвычайной важности. В результате Соньеру предложена сделка: манускрипт остается в Париже, в то время как в обмен на этот документ аббат получает некие указания, благодаря которым он сможет найти утерянное сокровище. Беранже Соньер соглашается. Кто мог бы поступить иначе? Несчастный кюре прекрасно понимает, что он стал звеном в цепи какой-то сложной махинации и разорвать эту цепь практически невозможно. К тому же цель оправдывает средства, а его цель неизменна — улучшить, облагородить свой приход.