С 1551 года главное совещательное учреждение государства, Боярская дума, действовало не регулярно, с перерывами. На первый план выступил личный совет царя. В Западной Европе можно было найти подобные учреждения. Таковы были consistorium principis [совет принцепса] или consilium aulicum в Германии, commune consilium норманнских королей в Англии, consilium regium во Франции. Адашев и Сильвестр вместе с Курбским, некоторыми боярами и представителями духовенства принимали участие в этом совете. Курбский упоминает митрополита Макария и трех Морозовых – Михаила, Владимира и Льва. Другие документы указывают еще Дмитрия Курлятева и Семена Ростовского. До Ливонской войны Сильвестр занимал в совете если и не исключительное положение, то во всяком случае довольно видное. Его чисто церковное направление, властный характер и мелочной педантизм вместе с качествами тонкого и ловкого царедворца сообщали ему известное обаяние в глазах молодого государя. Иван был очень религиозен и еще недостаточно уверен в себе. В 1553 году началось охлаждение между воспитанником и его наставником. Иван тяжело заболел и позаботился назначить себе преемника. Наследование престола в порядке первородства установилось только недавно. Поэтому он счел необходимым привести подданных к присяге своему малолетнему сыну Димитрию. Но тут заявил свои права на московский престол двоюродный брат царя Владимир Андреевич. Иван был сильно разгневан, когда на его глазах большинство бояр примкнуло к Владимиру Андреевичу. Мотивом, которыми они руководились, вероятно, была привязанность к прошлому, к тому порядку, когда дяди имели преимущество пред племянниками в наследственных правах. Но еще большее значение тут имела оскорбленная гордость этой знати. Ей пришлось бы отныне служить родственникам молодого царевича. Царствование дитяти надолго обеспечивало господство олигархии. Но вопрос в том, кто станет у власти. Шуйские с Бельскими хотя и оспаривали друг у друга власть в правление Елены, но они были потомками древних княжеских родов. Теперь наступала очередь простых выскочек. У самого ложа больного царя вельможи спорили и заявляли: «Не хотим целовать крест Захарьиным!» Владимир же и его мать не теряли времени. Они раздавали деньги своим сторонникам и обещали им разные милости. Захарьины, по-видимому, оробели и готовы были отказаться от своих прав.

Иван надеялся, что в этот критический момент Сильвестр и Адашев поддержат слабейшую сторону законного наследника. Но он ошибся. Только князь Владимир Воротынский да дьяк Иван Михайлович Висковатый энергично проявили свою преданность, и им удалось привлечь к себе некоторых бояр. Сильвестр и Адашев не отказывались принести присягу царевичу, но они сохранили полнейший нейтралитет, не вмешиваясь в страстные споры, нарушавшие тишину в покоях больного Ивана. Отец царского любимца Федор Адашев прямо высказался в пользу Владимира. Весь день прошел в бурных спорах. Наутро царь почувствовал себя лучше. Число сторонников Дмитрия сразу увеличилось. Обеспокоенный Владимир Андреевич прибежал во дворец и хотел было проникнуть в комнату царя, куда накануне не пожелал даже заглянуть. Преданные Ивану бояре задержали его на пороге. В защиту его раздался только один голос Сильвестра, связанного с ним старинной дружбой.

Иван выздоровел, но не забыл происшедшего. Желая выполнить данный во время болезни обет, он отправился в Кирилло-Белозерский монастырь.

По словам Курбского, Максим Грек пытался воспрепятствовать выполнению этого намерения. Дело в том, что монахи этого монастыря были сторонниками Иосифа Волоцкого. Кроме того, по дороге Иван хотел заехать в Песношский монастырь на Яхроме, где жил один из выдающихся представителей того же направления – Вассиан Топорков, заточенный сюда боярами еще в 1542 году. Курбский рассказывает, что Максим Грек даже предсказал Ивану, что его сын умрет по дороге. Это пророчество сбылось. Быть может, слабый ребенок не вынес суровой зимы или погиб от какой-нибудь случайности. Одно предание говорит, что он утонул. Как бы то ни было, но царь вернулся с трупом младенца. Он виделся с Топорковым и, по словам Курбского, обратился к нему за советом, как царствовать, чтобы держать своих вельмож в послушании, на что Топорков ответил: «Не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя». Трудно допустить, чтобы этот совет, граничащий с дерзостью, был дан в такой форме. Впрочем, этот эпизод воспроизводится в одном из писем Курбского, и Иван оставляет его без возражений. Можно думать, что в основе его лежит истина. Естественно, что после пережитых событий между Иваном и боярами должно было воцариться взаимное недоверие. Непокорные вельможи отказывались целовать крест Дмитрию и этим выражали свой протест против нового порядка вещей. Вступление на престол малолетнего царевича освящало собой ненавистный им государственный строй.

С. В. Иванов. Царское богомолье зимой

В последующие годы боярская оппозиция еще усилилась. Некоторые историки склонны были отрицать существование боярской оппозиции на том основании, что открытое сопротивление, с оружием в руках, не имело места здесь. Они, очевидно, смешивали Московское государство XVI века с французской монархией Людовика Одиннадцатого. Как известно, в тогдашнем русском обществе не существовало прочной организации социальных элементов, и борьба здесь имела совершенно особый характер: она не была коллективной и не могла силе противопоставить силу. Но там уже были такие, как Бельский, предлагавший помощь внешним врагам государства, надеясь при их поддержке вернуть свои прежние утраченные права, такие, как Мстиславский, показывавший татарам дорогу на Москву. Эти перебежчики и предатели были мятежниками.

Уже с 1554 года эмиграционное движение русского боярства принимает угрожающие размеры. В июле был схвачен по дороге в Литву князь Никита Дмитриевич Ростовский. Выяснилось, что вся его семья с обширной родней – Лобановыми, Приимковыми – вступила в сношения с польским королем. С точки зрения старых удельно-княжеских нравов в подобном образе действий не было ничего преступного. Князь Ростовский только воспользовался своим правом отъезда. По-видимому, старые понятия еще сохраняли силу, так как царь не решился применить к виновному слишком суровые меры, по настоянию многих влиятельных лиц Ростовский был просто послан в Белоозеро. Царь не особенно доволен был этим вмешательством. В числе заступников Ростовского был и Сильвестр.

Возможно, что положение Сильвестра и Адашева с этого момента поколебалось. Когда началась война, Сильвестр и Адашев стали на сторону бояр, высказавшихся против этого предприятия Ивана. Московской знати хотелось избежать беспокойств, связанных с войной. Кроме того, она была недовольна отступлением московской политики от старых традиций. Впрочем, Адашев еще играл некоторую роль в дипломатии до июля 1560 года, когда был удален от двора и послан в почетную ссылку: его отправили в Ливонию в качестве третьего воеводы большего полка. Одновременно с этим Сильвестр добровольно удалился в Белоозерский монастырь. Излагая историю Грозного, Курбский путает события и даты. По его изображению, опала Сильвестра и Адашева совпала с болезнью и смертью царицы Анастасии. По его словам, оба царских любимца были обвинены в отравлении царицы. Но Анастасия заболела в ноябре 1559 года, а умерла десять месяцев спустя, следовательно, уже после удаления Адашева и Сильвестра. Царица болела долго, что исключает мысль об отравлении. Если бы открылась их виновность в подобном преступлении, они понесли бы другое наказание. Правда, Сильвестр с Адашевым были привлечены к суду, но немилость никогда не постигает сразу. Иван не решился сразу обрушить на бывших своих любимцев всю тяжесть гнева. Они отделались легко. Один был послан в более отдаленный Соловецкий монастырь, другой был на короткое время заключен в тюрьму после недолгого пребывания в Феллине, в Ливонии, куда был послан сначала воеводой, но не сумел вести себя с должной осторожностью. Очевидно, судьи отвергли обвинение в отравлении царицы. Быть может, этот вопрос вовсе и не обсуждался. Ведь суд того времени предъявлял не слишком большие требования по отношению к достаточности улик. В припадках ярости Иван сам впоследствии обвинял своих неверных друзей в том, что они разлучили его с его «юницей». Но и тогда Иван призывал Сильвестра на суд божественного Агнца, не желая, по его словам, вступать с ним в тяжбу здесь, на земле.