Ван Гааль был поражен переменой, происшедшей в Оранском. Принцу едва минуло тридцать лет, а исхудалое лицо уже бороздили морщины. Микэль узнал от знакомого еще по Брюсселю слуги, что принц страдает бессонницей.

— Его светлости есть о чем думать, — подтвердил старый воин. — Вместе с другими нидерландскими вельможами он надеялся, что желанный отъезд Гранвеллы улучшит положение в стране. Но случилось иначе. Зло, исходившее как будто лишь от этого человека, превратилось в многоголовую гидру, по меткому выражению его светлости, и еще свирепее терзает Провинции. Да и в семье принца не все благополучно…

Он не стал продолжать — личные дела Оранского не должны быть темой для пустых пересудов. А сам невольно думал, что брак с саксонской принцессой не принес пока ожидаемых выгод, но породил уже много тяжелого в доме Оранского. Некрасивая, взбалмошная женщина ненавидела всех и всё, к чему ее муж относился с любовью и вниманием. Она успела добиться того, что маленький пасынок попросил передать его на попечение тетки со стороны матери — настоятельницы одного из женских монастырей. Анна Саксонская возненавидела и ван Гааля. Не решаясь прогнать былого соратника императора, так позорно бежавшего когда-то от ее прославленного отца, она поместила обоих гронингенцев в сырой, заброшенный угол замка и постаралась скорее забыть об их присутствии.

Но в этот день ее против воли заставили вспомнить о дальней каморке, где ютился ван Гааль. Ей донесли, что гонец из Брюсселя, привезший ей, жене, всего короткий вежливый привет, передал старому «бездомному» рыцарю длинное послание принца и терпеливо ждет незамедлительного ответа. Что за дела у ее мужа с этим нищим? Как смеет это ничтожество, как с равным, переписываться с принцем крови? Чего бы она не дала, чтоб только проникнуть в их тайны!

Рудольф ван Гааль сидел возле узкого, как бойница, окна и разбирал послание принца. У его ног примостился Микэль. Водрузив на широкий, бесформенный нос оловянные очки, старик сосредоточенно вдевал нитку в иголку. С тех пор как умерла его Катерина, он выполнял при своем господине все ее обязанности: чинил и штопал платье, стирал белье, готовил на крохотной жаровне нехитрые кушанья, с грустью вспоминая столичные разносолы бедной матушки Франсуазы. И как ни уговаривал его ван Гааль «быть мужчиной», Микэль упорно отвечал:

— Катерина, ваша милость, завещала мне заботу о вас Мне ведь незачем станет и жить, коли я не буду выполнять ее наказ. Я начну роптать на судьбу, а это великий грех. Патер Габриэль учил…

Тут он спохватывался и долго тихо вздыхал, смотря полными слез глазами на господина. Потом обдумывал, как бы ему все-таки «спасти душу» обоих ван Гаалей — и дяди и племянника — от «скверны католического заблуждения».

Ван Гааль читал, глухо бормоча про себя, текст письма. Вытягивая нитку, Микэль болтал:

— Не пойму я никак, ваша милость, как это их светлость, такой, можно сказать, приумноженный всяческой мудростью человек, и вдруг женился на, прости господи, кривобокой драной кошке?

Рудольф не слышал. Он весь был погружен в чтение. Оранский опять обращался к нему с поручением объехать еще ряд городов и собрать подробные сведения о злоупотреблениях власти над мирными нидерландскими жителями. Высшее дворянство готовилось послать в Мадрид ходатая перед королем с просьбой пересмотреть систему управления страной, которая грозит серьезными последствиями. Послом был выбран граф Эгмонт, столько уже сделавший для славы испанской короны в минувшую войну. Оранский писал:

«Пусть его величество узнает из уст нидерландского героя истину. Пусть поймет наконец, что система эшафотов, новых епископств и старых палачей, декретов, инквизиции, шпионов должна быть навсегда отменена…»

Принц писал, что зараза корыстолюбия и насилия охватила всю страну. Закон стал самым ходовым товаром. Его продают тому, кто даст большую цену. Бедняк может добиться только плетей и тюрьмы, а если его заподозрят в ереси, — костра и топора. Прощение самых низких преступлений, охранные грамоты, почетные и выгодные должности продаются, как на аукционе. Оранский просил отметить особо случаи, рисующие беспримерную по жестокости деятельность инквизитора Петера Тительмана, этого зверя-фанатика, разъезжающего по Нидерландам не один уже год и косящего ни в чем неповинных людей.

Рыцарь понимал важность нового поручения и брался за него с волнением. Такое величайшее доверие!.. Дело было для него не ново. Недавно он ездил по такому же поводу и так же секретно: в Уденарде, где Тительман удавил и сжег на костре школьного учителя Гелейна Мюллера за чтение Библии; в Турнэ, где ткача Томаса Бальберга сожгли живьем за списывание гимнов из книги, изданной в городе Кальвина — Женеве; в Дикемуйде — там сожгли за ересь Вальтера Капеля, которого оплакивал весь город. Когда подручные инквизитора привязывали его к столбу на костре, какой-то бедняк закричал: «Разбойники! Кровопийцы!.. Этот человек не сделал ничего дурного, — не раз он кормил меня…» — и бросился в пламя, чтобы спасти осужденного. Его с трудом оттащили. На другое утро он вернулся к остывшему костру, взял обгорелые останки казненного и пронес по улицам к дому бургомистра. Здесь шло в это время новое заседание инквизиторских судей. Как обезумевший, ворвался он в здание и положил свою ношу перед судейскими. «Вот вам, убийцы! Вы съели его тело, съешьте теперь его кости. И будьте прокляты на веки веков!..» И, конечно, жители Дикемуйде никогда больше не увидели смельчака.

В следующем году Тительман арестовал в Росселе Робера Ожие с женою и двумя сыновьями. Они не ходили к обедне, а молились у себя дома. Их спросили, какие же обряды совершают они дома, и один из мальчиков ответил:

— Мы становимся на колени и просим Бога, чтобы он просветил сердца наши и отпустил нам наши грехи. Мы молим его за государя, чтобы он послал ему мирное и благополучное царствование, молимся за всех наших судей и начальников, чтобы Бог сохранил и защитил их всех…

Наивные слова ребенка поколебали даже судей — инквизитор отдал это дело на рассмотрение гражданского суда. Но тем не менее отец и старший сын были приговорены к сожжению. Спустя неделю за несчастными последовали жена Ожие и второй сын.

В другой раз изувер и фанатик Тительман ворвался в один дом и схватил там Иоанна Сварта с женою и четырьмя детьми. Тут же были арестованы две новобрачные четы и еще двор. Все были обличены в домашних молитвах и чтении Библии. Всех немедленно, без суда, следствия и законной защиты, присудили к сожжению.

Но чем больше свирепствовала инквизиция, тем громче поднимался ропот народа. Нередко происходили открытые возмущения, и горожане громко выражали свое сочувствие казнимым, пели в их честь запрещенные гимны и проклинали палачей.

Три года назад в Валансьене были арестованы и осуждены два человека, Фаво и Маллар, за то, что, не будучи докторами богословия, они читали проповеди. Это были настолько известные и уважаемые люди в городе, что местные судьи в продолжение полугода не решались привести приговор в исполнение. Бывший тогда еще у дел кардинал Гранвелла настаивал на их немедленной казни и списывался по этому вопросу с Мадридом. Каждый день и каждую ночь люди толпились у окон тюрьмы, обещая заключенным свою помощь в случае покушения на их жизнь. В светлый апрельский день после грозного приказа свыше судьи вывели наконец осужденных на площадь, где их ожидали приготовленные костры. Толпа с глухим ропотом следовала за инквизиторской процессией. Симон Фаво громко молился. Маллар пел, подняв глаза к сияющему весеннему небу. Когда палач стал привязывать Фаво к столбу, какая-то женщина сняла с ноги башмак и швырнула его в середину только что подожженных дров. Это был заранее условленный знак. Толпа хлынула на место казни, сбила ограду и растащила разгоравшиеся поленья. Казнь не совершилась, но вооруженной страже удалось все же увести осужденных обратно в тюрьму. Местные власти растерялись. Инквизиторы настаивали, чтобы проповедников немедленно казнили в камере. Совещание шло до самого вечера. А взволнованные толпы ходили по городу с недозволенным пением псалмов. Когда наступила темнота, народ окружил тюрьму сплошной лавиной и после настоящей схватки вырвал любимых проповедников из рук тюремщиков. Пользуясь ночным мраком, обоим удалось скрыться из города.