Айседора Дункан с воспитанницами своей школы

Айседора не желала слушать об их проделках, умоляя приехавшего с хором из Греции студента образумить своих подопечных, или нежно выговаривала им, стараясь вернуть заблудших чад на путь гармонии и красоты. Но подростки уже дорвались до свободы и, позволяя читать себе нотации, позже неизменно повторяли отвратительные подвиги, полагая, что в Германии Дунканы ни за что не найдут им замены, а стало быть, продолжат терпеть. Меж тем природа брала свое, мальчики стремительно взрослели, и их божественные голоса начали предательски ломаться, так что как бы трепетно ни относилась Айседора к своему хору, но и она уже не могла терпеть постоянной фальши. В довершение всего «загуляли» не только «детишки», но и их многогрешный наставник, который появлялся в театре все реже и реже, не объясняя причин частых отлучек. Дошло до того, что в дом Дункан явилась полиция. Оказывается, доблестные служители порядка уже давно взяли на заметку подозрительный особняк, из окон которого по ночам, по свидетельству соседей и тех же полицейских, каждую ночь выпрыгивали юноши в ночных рубашках, которые всю ночь затем шлялись по притонам, где водили компании с самым настоящим отребьем. Еще точнее – с живущими в Германии и промышляющими кражами и содержанием веселых девок, греками. Из вышесказанного Айседора сделала следующие выводы: как бы она ни вела себя, с этого момента ее отношения с греческим хором зашли в тупик, из которого всего два выхода – либо мальчики обкрадут ее саму и сбегут неведомо куда, а она при этом будет держать ответ перед их семьями и полицией, либо они обнесут кого-нибудь из соседей, а отвечать опять же придется ей.

Надо было что-то делать, причем не мешкая. Объяснив своему семейству сложившуюся ситуацию, она попросила помочь ей в нелегком деле депортации хора. На следующий день Айседора вывела десять оболтусов из дома, и под охраной Раймонда и Августина они дошли до большого магазина Вертгейма, где каждому хористу было куплено по паре готовых брюк. После чего юношей доставили на вокзал в экипажах, из которых их не выпускали, пока Айседора не сбегала за билетами до Афин. Только убедившись, что все молодые люди сидят на своих местах и никто не попытался выбраться из вагона, а пьяный с вечера учитель хоть и злится, но все же надзирает за своими питомцами, семейство Дункан проводило поезд и только после этого вздохнуло с видимым облегчением. Возрождение греческого искусства временно пришлось приостановить, но Айседора так намучилась со своими воспитанниками, что и сама была рада отвязаться от них. Теперь со свободными руками, она могла снова подумать о танцах под музыку Глюка и Шопена, Мендельсона и Вагнера, этот период показался ей приятным возвращением в лоно любящей и любимой семьи. Впервые со дня возвращения из Греции она была спокойна и счастлива.

Айседора работала каждый вечер, танцуя в театре, репетируя и посвящая все свое свободное время изучению философии. Гулянки по кабакам с поклонниками, кареты, запряженные студентами… – все это кажется таким далеким просиживающей часы досуга за «Критикой чистого разума» танцовщице. Айседора мыслила создать танец, немая речь которого сделается понятной для любого человека земли. Ведь танец – универсальный язык, который необходимо чувствовать. Именно посредством пластики и музыки она надеялась передавать публике не просто свое видение мира, а некий священный текст, своеобразное евангелие жизни. Человеческое тело помнит множество своих прежних воплощений, сохраняет память предков, а возможно, и еще что-то. В каждом сокрыта некая божественная, спасительная весть, которая больше, чем религия, больше, чем сила судьбы…

Новый знакомый Карл Федерн45 приходит в будуар к прекрасной Айседоре, дабы читать ей «Заратустру» на немецком. Она свободно говорит на этом языке, может объясниться с модисткой или официантом в кафе, но ее уровня явно недостаточно для понимания серьезной литературы. Многое из того, о чем пишет философ, кажется ей недоступным. Карл не спешит, то и дело останавливаясь и внимательно вглядываясь в глаза своей новой ученицы, поняла ли? Он готов объяснять, находя все новые и новые подходы, приводя примеры. Работа идет медленно, но каковы результаты!

Айседора увлечена своей учебой и требует, чтобы господин Федерн посещал ее каждый день. Но тут подходит время гастролей. Дункан в ужасе и озлоблении, она капризно топает ножкой, требуя, чтобы ее оставили, наконец, в покое. Казалось

бы, только-только она начала что-то понимать, и тут… «Перерыв крайне нежелателен, – вторит Айседоре герр Федерн, – вы забудете, потеряете связующую нить, придется все начинать сначала». Но труба зовет, и, проклиная свою жизнь, Айседора вынуждена садиться в поезд и ехать в Гамбург, Ганновер, Лейпциг. названия станций и городов мелькают перед глазами, лица людей сливаются в одну сплошную массу. Но каждый вечер она выходит на сцену, танцуя заранее оговоренную программу, чтобы после выступления ответить на вопросы журналистов и, уже оставшись одна, продолжать читать выданный в качестве домашнего задания конспект. Неделя сменяется другой, она возвращается домой, но продюсер уже стучится в дверь с новым невиданным контрактом – на этот раз Айседору ждет триумфальная поездка по всему миру!

Всего пару лет назад она бы ухватилась за это предложение руками и зубами, теперь же Айседора медлит, настало время собирать камни, впитывать, учиться, постигать и перерабатывать. Она никогда не стремилась иметь много денег, заботясь лишь о том, чтобы у нее и ее близких была крыша над головой и еда в тарелках. Подражая матери, Айседора не тратит средств на украшения, а если и предпочитает модные и дорогие вещи, то только потому, что прекрасно понимает, по тому, как она выглядит, судят о ее востребованности и популярности. У нее уже есть дом в Берлине, постоянная работа, теперь если и копить на что-то деньги, так это на собственную школу. Но для школы еще не пришло время. Ей пока нечего сказать многочисленным кляйне медхен, которые когда-нибудь заполнят танцевальные классы. Айседора понимает, что недостаточно показать движения танца, стоя у балетного станка, танцовщица механически обучается тем или иным трюкам, но это ведь только тело, его можно вышколить, сделав идеальным инструментом, а вот как настраивать душу? Как воспитывать органы восприятия? Научить красоте, помочь истончить чувства? В то время как танцы Айседоры рождаются прямо перед зрителями, она не имеет представления, возможно ли передать это самое чудо живой импровизации другим людям. Нетрудно развить мышцы и поставить танцы, но это уже будет не школа Дункан, а мертворожденный продукт, колосс на глиняных ногах! Обычно Айседора знает несколько основных точек танца, она помнит, в какой момент музыки должна поднять руки, а в какой – закружиться по сцене, точно попала в хоровод нимф, но ее движения невозможно превратить в сухую схему, по которой позже другая танцовщица сможет станцевать точно такой же танец. Бесполезно требовать от учеников, чтобы они слепо подчинялись придуманным мастером движениям. Жесты, повороты головы и корпуса должны рождаться в самом танцовщике. А следовательно, необходимо сначала воспитать танцовщика, привести его к необходимости создавать танец. Обо всем этом следовало хорошо подумать, но ее мысли неизменно сводились к тому, что, сделав себе имя и добившись славы, прежде всего она должна учиться сама, учиться каждый день, и не только танцу, мозг и чувства должны истончиться, превратившись в дивный инструмент, такой же, каким уже являлось ее натренированное, сильное тело. Контракты срывались один за другим, антрепренер платил неустойки, в Европе то тут, то там появлялись лже-Дунканы, а Айседора продолжала сиднем сидеть в своем ателье, штудируя все новые и новые книги. В конце концов, танцовщица настолько истомилась в этой непрестанной борьбе с собственным импресарио, что запросилась на отдых в Байрот, где она собиралась изучить творчество великого Вагнера.