Гена какой-то боковой линией (а такая есть не только у рыб, но и у всякого успешного человека) почувствовал: творится непонятное. Почему хозяин торопит с «Клептократией», если пошли слухи, что Дронов может отбиться? Недавно на самом верху ему устроили выволочку, но исполнение приговора отложили. Так принято. Оттуда, с державного высокогорья, сразу не скидывают, большой чиновник заслужил право потомиться в ожидании падения, гадая, куда грохнется: в посольство, госкорпорацию или — самое страшное — на собственную виллу с павлинами. А Дронов заслуженный. Он придумал гениальную вещь — виртуальную либерализацию России. Его призвали «в голубые ели» из Академии, где он осваивал научные сокровища — особняки в центре Москвы. В ту пору стало окончательно ясно: в России мечтательная демократия, ради которой раскурочили страну в 1991-м и добили в 1993-м, невозможна в принципе. Это что-то вроде бабской грезы об идеальном муже, красивом, умном, любвемобильном, богатом и в то же время верном и моющем за собой посуду. Таких нет в природе, а державу после самопогрома надо восстанавливать. Ракетный крейсер не может долго служить плавучим борделем: или утонет, проржавев, или снова наладится пострелять.

А как, как восстановишь, если «западнюги» отпраздновали победу в холодной войне и бдительно ждут, когда это географическое недоразумение от Бреста до Курил рассосется в борьбе за общечеловеческие ценности? Чтобы заокеанцы не толкали под руку, не совали нос в ВПК, не терзали правозащитной чесоткой, нужно было изобразить мучительное торжество либерализма на снежных просторах России. Очень похоже на голливудскую уловку при ограблении банка: злоумышленники вставляют специальный чип — и на мониторах охрана видит спокойную картинку, а не то, что на самом деле происходит в сейфе размером с вагонное депо. Между тем радостные налетчики набивают спортивные сумки зелеными брикетами — кирпичиками, из которых сложен нынешний мир.

Дронов организовал такую же картинку. Договорился с либералами, которых знал еще по баррикадам 1991-го: вам вершки, а нам корешки. Вы говорите все, что взбредет, а мы делаем все, что считаем нужным. Вы нас клеймите, а мы киваем. Вы нас западными ценностями по башке — а мы вам гранты и цацки за заслуги перед Отечеством всех степеней. Лады? Лады! И пошло-поехало: из телевизора разило чесночной остротой, а в армии снова учились ходить в ногу. За умение морочить граждан вроде заправского иллюзиониста Дронова и прозвали «Кио».

Однажды он пригласил к себе за Стену Скорятина: любил поговорить с думающим классом, спросить, что читают, о чем спорят, какие планы вынашивают. Вроде факультетского «Скалозуба»…

— Как, вы не читали роман Натана Дубовицкого? Напрасно. Хорошая литература — тонкий сейсмограф социальных землетрясений. Политология — позапрошлый век. Они сыпят горох на барабан и смотрят: подпрыгивает или не подпрыгивает. А вот литература… Вы читали Эпронова?

— Некогда, Игорь Вадимович, читать. Выживаем…

— А как же Корчмарик, разве не помогает?

В ответ Гена закатил глаза, как бы стесняясь говорить о домашних кошмарах «Мымры», и запел про кризис, подорожание полиграфических услуг, натиск Интернета на бумажные издания и робко попросил казенной помощи. Кио сразу заскучал, неопределенно кивнул, что-то чиркнул на листочке и посочувствовал, что еженедельник лишился своего золотого пера — Варвары Дорошенко. Дронов встал, извлек из холодильника, таившегося за портьерой, ледяную водку «Альфа-вита», и они помянули погибшую, закусив китайскими корнишонами размером с фасоль.

— Смелая была баба!

— Очень! — подтвердил Гена.

Варвара прославилась еще во время первой кавказской войны, когда кочевала по лагерям боевиков и писала лихие репортажи о «бородатых джигитах свободы», восставших против злой северной империи. На Кавказе ее принимали с радостью. Особенно она любила погостить у полевого командира Максуда Дусарова, у них даже закрутился роман. Заводной журналистке явно не хватало жесткой мужской ласки, а супруг ей попался странный, с балетным уклоном. Скорятин тоже однажды оскоромился: после редакционной вечеринки поехал куда-то с Варварой, а наутро болело все тело, будто переночевал в стремнине. Наверное, в диких объятьях Дусарова Варя нашла свою утеху. Женщиной она была дурной, но отзывчивой. Когда Касимов подорвался на растяжке и попал, обезноженный, к «чехам», она упросила Дусарова отдать умиравшего от потери крови журналиста федералам. И тот отдал. После замирения с гяурами Максуд спустился с гор, сдал оружие, сделался не последним человеком на равнине, женился на юной солистке ансамбля «Горянка» и попросил Варвару больше не беспокоить. Она жутко обиделась, выступила по телевидению и заявила, что пришло время рассказать, кто именно в Кремле крышевал сепаратистов и слил генерала Головача, бесследно сгинувшего в горах. Нашли только его нижнюю челюсть с железной коронкой. Говорят, Дусаров играл на бильярде, когда увидел в телевизоре свою полевую подругу. Он грустно покачал головой, поцокал языком и покрутил пальцем у лба, мол, совсем спятила от недосыпа. Через неделю Варю нашли на подземной парковке с двумя пулями в голове…

— Что-то вы, Геннадий Павлович, совсем писать перестали, — Кио посмотрел с хитрым прищуром. — Раньше-то я вами зачитывался…

У Дронова были чуть раскосые, нерусские глаза.

— Некогда, Игорь Вадимович, — вздохнул Скорятин. — Главный редактор, как дирижер. Нельзя оркестром управлять и при этом играть на инструменте.

— А я однажды, кажется, в Венской опере видел, как дирижер достал из-под пюпитра скрипку и заиграл. И вы нас иногда балуйте! Если что-нибудь напишете, сразу мне сбросьте… — Он протянул карточку. — На «емельку». Планшет всегда со мной. Знаете, люблю заранее почитать. Мама моя корректором в «Комсомолке» работала и всегда, если готовилось что-то сенсационное, мне гранки приносила. Удивительное ощущение! Держишь в руках, допустим, статью про летающую тарелку и знаешь: вся страна прочтет об этом только завтра, а ты — сегодня! Побалуйте как-нибудь аппаратного сверчка! — И Кио улыбнулся кукурузными зубами.

Поговаривали: его настоящим отцом был не унылый инженер Дронов, а молодой курдский коммунист, носивший в «Комсомолку» слабенькие национально-освободительные стихи и с налету перелюбивший немало зазевавшихся москвичек. Кажется, вернувшись на родину, он стал правой рукой Оджалана и сел вместе с ним пожизненно.

— Обязательно пришлю, — пообещал Гена.

— Кстати, если надо посоветоваться, не стесняйтесь — звоните! А если вашему «ниццианцу» какая-нибудь блажь в голову стукнет, не сочтите за труд, поделитесь. Подскажу…

— Всенепременно!

На том и расстались. Денег Дронов так и не дал.

Схема виртуальной либерализации какое-то время работала исправно. За Стеной радовались, Кио ходил по коридорам власти с утомленной улыбкой забисированного тенора. Однако затея была обречена с самого начала. Приближенный Исидором Скорятин хорошо изучил «наоборотников». Они относились ко всему, кроме самих себя, с истерической непримиримостью, как в анекдоте, который так любил незабвенный Веня Шаронов.