Немецкая война началась с массового и целенаправленного насилия. В оккупированной Польше задача состояла в перманентном уничтожении польской нации путем устранения лиц, способных служить «национальным руководством»; при этом части страны отводились под заселение немецкими колонистами. Внутри самой Германии в ее предвоенных границах насилие обрушивалось на небольшие и социально маргинальные группы, способные подорвать военные усилия государства, – франкмасонов, коммунистов и свидетелей Иеговы – и сметало прочь больных, из-за которых приходилось понапрасну расточать ресурсы. Все это можно назвать скорее предварительными и даже упреждающими действиями по зачистке территории – обеспечением безопасности перед лицом предполагаемой угрозы или проблемы, а не борьбой с неким серьезным и явно обозначившимся вызовом. Во многом мы видим тут работу далеко не новоявленных, собственно нацистских институтов. Нет, безжалостные действия совершались уже существовавшими профессиональными элитами, которые и формулировали общие принципы на основе «разумного начала», как они его понимали. Тем или иным способом они стремились прогнать прочь ужасающие призраки ноября 1918 г. Учитывая ход мыслей властей и поддерживающих их сил, наиболее удивительным пропуском в списке «внутренних врагов», предназначенных для ликвидации в 1939 г., оказалась сохранившаяся пока еврейская община Германии.

Война тотчас вызвала страхи перед новыми погромами. Вместо того Йохен Клеппер и Виктор Клемперер с крайним удивлением обнаружили, что СМИ резко сбавили тон в антисемитской пропаганде, по всей вероятности делая реверанс в сторону нового советского союзника. И вот в 9:20 вечера 8 ноября неожиданно раздался взрыв в мюнхенской пивной, где «старые бойцы» нацистского движения собрались для ежегодного празднования годовщины провалившегося в 1923 г. путча. Гитлер спешил на поезд в Берлин и покинул помещение всего за десять минут до того, когда за трибуной, где он выступал, сработал взрыватель бомбы, убившей восемь и ранившей шестьдесят четыре человека. Когда на следующий день разлетелась весть о покушении, многие работодатели созвали сотрудников на митинги прямо на рабочем месте; кроме того, подобные мероприятия проводились в школах, где дети выражали радость по поводу чудесного спасения фюрера, распевая лютеранский гимн «Так пусть же все теперь воздадут хвалу Господу». Люди выражали гнев и ненависть в адрес тех, кто, как они полагали, нес ответственность за преступление, – «англичан и евреев» – и ожидали возмездия тем и другим[181].

Официальная реакция на попытку убить фюрера оказалась довольно сдержанной, особенно в сравнении с неистовствами в годовщину пивного путча в ноябре 1938 г. Тогда Геббельс использовал смерть не самого важного из германских дипломатов от рук польского еврея в Париже для развертывания кампании погромов по всей стране, в ходе чего нацистские штурмовики, эсэсовцы, а в некоторых случаях простые парни и девушки выволакивали евреев из домов, избивали чем попало, грабили магазины и лавочки и поджигали синагоги, а пожарные команды стояли рядом и следили только за тем, чтобы огонь не перекинулся на ближайшие здания. Тогда только по официальным данным число погибших среди евреев составило девяносто один человек, а 25 000 человек согнали в концентрационные лагеря, где убили многие сотни[182].

Теперь, в ноябре 1939 г., на голландской границе органы схватили двух британских агентов, и СМИ ограничились лишь тем, что указывали в качестве виновных – как потом выяснилось, безосновательно – британских и еврейских поджигателей войны. Однако новых погромов не последовало. Вместо яростной атаки, которой с дрожью ожидали Виктор Клемперер и Йохен Клеппер, постаревшая еврейская община, состоявшая из тех, кто не пожелал или не сумел эмигрировать, сделалась объектом множества разных мелких ограничений. В период между погромами 9 ноября 1938 г. и началом войны правительство издало 229 указов, направленных против евреев. Между сентябрем 1939 г. и осенью 1941 г. разные структуры выработали особые антиеврейские варианты всех новых мер, вводимых для регламентации жизни германского тыла, и опубликовали 525 декретов по ограничению повседневной жизни евреев. Им, в частности, запретили покупать нижнее белье, обувь и одежду даже для подрастающих детей. Всех обязали сдать радиоприемники и проигрывающие устройства для пластинок. По собственным меркам нацистов, подобную реакцию можно считать чрезвычайно сдержанной по отношению к общественной группе, которую они выставляли в первую очередь ответственной за обе войны. Учитывая склонность Гитлера корректировать антисемитскую политику в связи с международными отношениями, такую сдержанность следует, очевидно, рассматривать в свете остававшейся у него в то время надежды договориться с Британией и Францией[183].

Только забрезжил рассвет 10 мая 1940 г., а Паульхайнц Ванцен уже понял, что не уснет. Подушка не могла заглушить постоянного гула авиационных моторов. Когда газетчик встал, то увидел уходящие в небо над крышами домов силуэты бомбардировщиков и истребителей, взлетавших с двух аэродромов Мюнстера. Едва добравшись до бюро, Ванцен включил радио. Не успел он дослушать новости, как зазвонил телефон – Министерство пропаганды раздавало инструкции по подготовке специального выпуска. Поскольку телефон трезвонил не умолкая, Ванцену едва удалось набросать редакционную статью. Гражданское начальство всех мастей в Мюнстере пыталось разобраться в происходящем. Как далеко продвинулись немецкие войска? Оказывает ли неприятель противодействие? Правда ли, что и Италия вступила в войну? От звонившего сотрудника СД Ванцен узнал, что накануне вечером военное командование запоздало с приказами о начале наступления, поэтому полиции пришлось собирать солдат по кинозалам, театрам и пивным. Потом вернулся первый самолет с грузом из трех убитых и восьми раненых немцев из числа участников штурма голландского аэродрома Ипенбург под Роттердамом. В 11:00 из Министерства пропаганды поступили указания для прессы с сообщением о том, будто «Голландия и Бельгия сделались новыми объектами нападения западных держав. Английские и французские войска вступили в Голландию и Бельгию. Мы наносим ответный удар». Цель союзнических армий – «вторгнуться в Рур». Во второй половине дня Ванцену вновь позвонили из СД с вопросом «насчет настроений среди населения»; они там, похоже, надеялись, что журналист приложил ухо к земле[184].

Вечером германское радио передавало первые сводки с мест боев, доводя до сведения граждан вести о начале генерального немецкого наступления на западе и о том, что фюрер отправился на фронт. Покинув наэлектризованную атмосферу кабинета, Ванцен очутился совсем в ином мире. «На сцене улиц Мюнстера, – отмечал он в тот вечер, – ничего не изменилось, всюду царили спокойствие и мир», только очереди в газетные киоски говорили о происходящих событиях. Паульхайнц пребывал в уверенности, что ночью Мюнстер будут бомбить. «Если англичане не смогут сделать этого, – заключил он твердо, – тогда войну они, считай, уже проиграли»[185].