— Я же говорил, что семена картофеля ядовитые, — прошипел сквозь зубы. — Я же говорил этим идиотам! Ей что, больше жрать было нечего?!

С поповской подачи крестьяне взбунтовались. Что и как перемкнуло в их головах, не берусь оценивать. С какой стати подняли на вилы жену Анисима? Женщина им чем не угодила? Много работала и копалась по моей указке в огороде? Слов нет, одни эмоции.

— Завтра продолжим разбирательства, — решил я закругляться. — Фрол, сколько мужиков в подвал поместили?

— Пятнадцать, — ответил мне охранник.

Пятнадцать здоровых и крепких мужиков. По закону мне нужно их на каторгу сослать, а кто работать будет? Забыть и простить тоже нельзя. Вот и думай, как поступить.

— Утро вечера мудренее, — правильно оценил моё состояние Алексей. — Уснёшь или у Авдотьи ещё успокоительного попросить?

— Напиваться нельзя, а то начну из себя помещика самодура изображать, — вяло отреагировал я. — Мне бы с попом разобраться.

— Напишем подробно. С нашими умениями подать информацию не проблема. Решим вопрос, — отмахнулся Алексей.

Я не думал, что всё будет просто, но действительно оставил проблемы на утро.

Дмитрий Николаевич отчитался за завтраком, что и как было сделано. Крестьяне, устроившие бунт, уже и сами перепугались до усрачки. В селе попрятались по щелям в ожидании справедливой расправы. Я же горяча пообещал всех на каторгу сослать.

— Как бы не сбёгли, Георгий Павлович, нужно б успокоить, — намекнул управляющий.

— Отправь кого-нибудь с сообщением, что я считаю главным виновником попа. Или лучше сам съезжу.

— Жену Рогозова убили, — напомнил Алексей. — Он с ребенком где?

— Кузьма сказал, что отец ночью вернулся. За лошадь переживал.

— За лошадь… — повторил я и не стал дальше комментировать. У мужика жену убили, а ему конь целый и здоровый важнее. «C'est La Vie», как говорят французы, такова жизнь.

С теми, кого в подвал определили, я пока беседовать не стал. Да и письмо в канцелярию или куда там положено писать не торопился. Вначале крестьяне, потом всё остальное.

В Перовке удалось собрать немного людей на площадке перед церковью. Встал на какую-то приступочку и стал пояснять случившееся.

— Батюшка меня невзлюбил, потому что я из другой страны приехал и знаю, как можно жизнь улучшить, как хранить запасы и чем лечить людей. Про семена картофеля я ведь всем говорил. Говорил, что съедобны клубни, которые в земле.

Меня слушали, склонив головы. Молодых мужчин в этой кучке собравшихся не было. В основном старики и за ними бабы. Убедил или нет, покажет время. Пообещал, что никого на каторгу отправлять не буду и даже не накажу. На работу определю, но без фанатизма.

— Дармоедов в подвале зря кормить тоже не стоит, — тихо напомнил Алексей, когда я распустил это своеобразное собрание.

— Чем бы их таким озадачить, чтобы поняли, как я сердит?

На самом деле моё решение не наказывать плетьми провинившихся вызвало недоумение у всех обитателей поместья. Не принято в это время быть добреньким.

— Розгами по заднице, — объявил я. — Как детей учат, чтобы было стыдно и сесть не могли. После под присмотром охраны поставить на полив огородов. Отчего воду бабы таскают, пусть эти молодцы побегают с вёдрами. Причём с утра огород поливают, днём глину месят и кирпичи лепят, вечером снова на полив.

Алексей отыскал неплохой участок возле села, где крестьяне сами брали глину для личных нужд. Насколько она годится под кирпичи, предстояло узнать опытным путём, что не отменяло общее наказание мужиков. Пусть лепят, даже если придётся все потом выкинуть.

Попа от кляпа уже избавили, но выпускать из подвала не спешили. Мы с Алексеем засели за сочинительство, красочно описывая злодеяния отца Михаила.

Когда была готова история в духе хорошего триллера, позвали секретаря это всё записать. Аполлинарию Герасимовичу текст дюже понравился, он даже прослезился. Переписал три раза и заверил, что разошлёт куда нужно сам лично. Один экземпляр обязательно в земский суд в Самару отвезёт. Вообще-то это были дела церковные, но вначале следовало заручиться поддержкой губернатора. Дворянское собрание в это время тоже значимая сила. Письма и отзывы от соседей-помещиков тоже не помешали бы.

Для церковников мы написали письмо уже без элементов душещипательности. Сухие факты, четкие действия мои и попа нашей церкви.

— Всех, кто в подвале, в качестве свидетелей записать, — дополнил Алексей. — Пусть они хоть на суде, хоть где дают показания.

— Пятнадцать видоков. Это хорошо, — одобрил секретарь и продолжил строчить послания.

Единственный, кто не проявил себя в этой истории, был Пётр. Вначале он немного замешкался. Ружьё получил, но я же велел не высовываться. Затем Петя испугался. Замаскировал это под «тактический отход на ранее занятые позиции», то есть в свою спальню. К обеду он оклемался и вышел с сообщением, что немедленно нас покидает и возвращается к тётушке.

— Заодно письмо Африкану Богдановичу отвезёшь, — не стал я ему препятствовать.

Толку с этого учителя никакого. Мне проще по учебнику французский учить или вообще зарядить ноутбук от солнечной батареи и включить уроки, которые я скачал. Манеры и прочее у Пети сомнительного качества и тоже вряд ли нам нужны.

— Лети, голубь, лети, — пожелал я удачи, выпроваживая его из поместья уже на следующий день.

Крестьянские бунты в это время не редкость. Глобальных, таких как восстание Пугачёва или Степана Разина, давно не случалось, но Дмитрий Николаевич сообщил, что каждый год одно-два поместья в нашем уезде мужики жгут. То есть не совсем они затюканные или настолько тяжёлой становится жизнь, что берут помещика «на вилы». Бррр… сомнительное удовольствие.

Естественно, всех ближайших соседей мы вынуждены были предупредить, хотя мужики из Перовки и сами перепугались. И уж тем более я не ждал, что в столь бурное время приедет кто-то в гости. Каково же было моё удивление, когда пришёл лакей с сообщением, что Ксенофонт Данилович паркует свой экипаж у нас во дворе. Приехал Куроедов второпях. Сопровождения почти не взял. Ни карликов, ни арапов не привёз, ни певца не прихватил, ограничившись десятком серьёзных мужиков в качестве охраны.

— Готов внимать и сопереживать! — заявил Куроедов после короткого приветствия и плюхнулся в кресло.

Молча я кивнул Алексею, подразумевая, что это его епархия — услаждать слух страждущих. Лёшка и выдал!

— …проткнули вилами. Кишки в одну сторону, кровь веером в другую, глаза у трупа выпучило, — красочно расписывал он смерть жены Рогозина.

Даже я обалдел от речей этого сказочника. Притом что Алексей мёртвое тело не видел, воспроизвёл события в духе голливудских триллеров весьма достоверно. Куда там Мюнхгаузену, он нервно курит в сторонке, завидуя такой фантазии. Куроедов хоть взбледнул на лицо, но продолжал «внимать и сопереживать».