«Вот она, Богом хранимая Англия!» — подумалось Титженсу. Настроение у него было самое что ни на есть приподнятое. Земля надежды и славы! Фа-мажор спускается к тонике до-мажор, звучит квартсекстаккорд с задержанием на доминанте и снова переходит в до-мажор... Все безупречно! Контрабасы, виолончели, скрипки... Духовые инструменты из меди и дерева. Большой орган; все струны исправны, подобран нужный регистр, слышны звуки валторны... По всей земле зазвучала мелодия, которую слышал и его отец... Какая славная трубка. Так и есть: трубка под стать благородному англичанину, хороший табак. Изящная девичья спина. Стоит полдень, английское лето в самом разгаре. В Англии лучший климат на всем белом свете! На прогулку можно ходить хоть каждый день!

Титженс остановился и с силой ударил своей ореховой тростью по высокому стеблю желтого коровяка с этими его блеклыми, пушистыми, сизоватыми листьями и невыразительными, похожими на пуговицы, еще не успевшими распуститься бутончиками желтых цветов. Растение изящно согнулось, словно дама в кринолиновом платье!

— Вот я и стал убийцей! — воскликнул Титженс. — Но я запятнан не кровью! А жизненным соком ни в чем не повинного растения... И Боже правый! В стране нет ни единой женщины, которая не отдастся тебе после часового знакомства!

И он сшиб еще два цветка коровяка и осот! На шестьдесят акров вокруг темнели в траве пурпурные цветы и белели маргаритки, словно маленькие юбочки из белого кружева!

— Боже правый! — воскликнул он. — Церковь! Государство! Армия! Его величество Министерство; Ее величество Оппозиция; Ее величество Коммерция... Все правящие классы! Прогнили! Слава богу, у нас еще остается флот! Но, может, и он прогнил! Как знать! Британии защита не нужна... Тогда слава Богу за то, что честный мужчина и добродетельная девушка теперь идут по летнему полю; он — убежденнейший тори, как и должно быть; она — воинствующая суфражистка, и воюет здесь, на земле... как и должно быть! Как и должно быть! А как еще женщине сохранить непорочность в начале двадцатого века? Вот они и проповедуют с трибун — к слову, это очень полезно для легких! — и отбиваются от полицейских... Нет! Думаю, пришел черед мне взять на себя эту работу, мисс!.. Двадцать миль тащить тяжелые транспаранты в составе процессии по улицам Содома. Восторг! Держу пари, она целомудренна. Это видно по глазам. Какие прекрасные глаза! Изящная спина. Девственная дерзость... Да, вот лучшее занятие для матерей империи, чем ублажать похотливых мужей год за годом, а потом впадать в истерики, как кошки, когда у них течка... Так случается почти с каждой... Слава богу за то, что есть тори, благородный женатый мужчина и юная девушка-суфражистка... Вот на чем держится Англия...

Он сшиб еще один цветок.

«Но, Господи, ведь мы же оба в непростом положении! Оба!.. Это дитя и я! И генерал лорд Эдвард Кэмпион, и леди Клодин Сэндбах, и достопочтенный Пол, член парламента, хоть и отстраненный, — все охотно пересказывают эту историю... Как и сорок беззубых и старомодных членов клуба, которые охотно поделятся этой вестью с другими; а есть ведь еще бесчисленные списки гостей салонов, из которых тебя с огромным удовольствием вычеркнут, мой мальчик!.. Мой милый мальчик, мне так жаль, старейший друг твоего отца... Боже мой, фисташки в том заливном! Вот откуда отрыжка! Сдается мне, завтрак был не так уж хорош! При том, что у меня очень крепкий желудок — может переварить что угодно, — так нет же! Мрачные мысли; истеричность, как у той большеглазой проститутки! И по той же причине! Неправильный рацион, неправильный образ жизни: блюда, рассчитанные на охотников, съедены людьми, ведущими сидячий образ жизни. Англия, страна пилюль... Немцы ее так и называют — Das Pillen-Land. Довольно точно... А еще эти обеды на открытом воздухе, будь они прокляты: диетическая вареная баранина, репа, — сидячий образ жизни... и весь день вдыхаешь эти отвратительные запахи, хуже которых нет во всем свете! Однако я ведь столь же беден, сколь и она. Сильвия так же порочна, как и Дюшемен!.. Никогда об этом не думал... Неудивительно, что после мяса болит желудок... главный признак неврастении... Что за неразбериха! Бедный Макмастер! Его песенка спета. Несчастный прохвост — лучше бы он влюбился в эту светловолосую девушку. Песня о „Горянке Мэри“ на стихи Бёрнса удалась бы ему куда лучше, чем баллада Суинберна, в которой есть такие слова: „Вот она, смерть мужских желаний“... Можно было бы выбить эту строку у него на надгробии или на его визитке, которую он сунул новоиспеченной прерафаэлитской проститутке...»

Вдруг он резко остановился. Он внезапно понял, что нельзя ему гулять вместе со своей юной спутницей!

— Черт побери, — сказал он сам себе, — а ведь Сильвии это только на руку... кому какая разница! Пускай. Все равно ее, вероятно, уже давно вычеркнули из списков гостей во многих местах... как суфражистку!

Мисс Уонноп, которую отделяло от него расстояние крикетного удара, ловко перебралась через невысокую изгородь по приставленной к ней лесенке: левую ногу поставила на нижнюю ступеньку, правую — на верхнюю перекладину, левой ногой оттолкнулась от следующей ступеньки и спрыгнула на белую, пыльную дорогу, которую им, вне всяких сомнений, предстояло перейти. Она стояла спиной к нему и ждала... Ее резвые шаги, ее чарующий взгляд, спина — все это теперь вызывало в нем безумную жалость. Допустить, чтобы она стала героиней скандала, — все равно что подрезать крылья щеглу, этому красивому, золотисто-белому, нежному созданию, крылья которого, кажется, своими взмахами создают в лучах солнца легкую дымку. Проклятие! Предать ее скандалу — преступление пострашнее, чем ослеплять зябликов, что иногда проделывают любители птиц... Его переполняло сочувствие!

В ветвях вяза где-то над калиткой зяблик снова прощебетал: «Фьють! Фьють!» Этот глуповатый звук не на шутку разозлил Титженса, и он мысленно сказал птице:

«Пропади они пропадом, твои глаза! Пусть их тебе вообще вырежут! — Эта птица, издающая противный щебет, после ослепления начинала петь как жаворонок или синица. — Да будут прокляты все птицы, натуралисты, ботаники!»

Так же он мысленно обратился и к спине миссис Уонноп:

«Будь она проклята, ваша спина! Ваше целомудрие вызывает сомнения! Зачем тогда вы заговариваете у всех на виду с незнакомым мужчиной? Вы же знаете, что в этой стране такое запрещено. Будь это благородная, честная страна, как, например, Ирландия, где люди перерезают друг другу горло из-за религиозных споров... Тогда да! Тогда вы могли бы спокойно обойти всю Ирландию с востока до запада, заговаривая по пути с каждым встречным мужчиной... „Прекраснейший жемчуг она носила...“, как писал Томас Мур... С каждым встречным мужчиной, только не с англичанином знатного происхождения: это ведь вас опорочит! —думал он и неуклюже перелезал через изгородь. — Ну что же, несите тогда печать позора, беспечно пятнайте свое доброе имя. Стоит только заговорить с незнакомцем — и вы уже опорочены... На радость Священству, Армии, Кабинету Министров, Правительству, Оппозиции, матерям и старым девам Англии... Они все охотно вам сообщат, что нельзя разговаривать не пойми с кем средь бела дня, на поле для гольфа, так, чтобы вас не сочли „заменой“ какой-нибудь Сильвии... Что ж, так „прикройте“ Сильвию, и пусть вас совсем перестанут приглашать на званые вечера! Чем серьезнее обвинения против вас, тем отчетливее я ощущаю себя подлейшим злодеем! Я бы хотел, чтобы нас здесь увидели все: это упростило бы дело...»