А она возмущалась.

Господи, какая Дуся? Как можно в наше время дать такое вот имя? Дед, ты спятил? Как моя дочка будет жить с этим именем? Дуся, господи… Дед, ну ты пойми!

Он понял… Или сделал вид, что понял. Но обиделся крепко. До конца жизни обиделся, хотя и виду не подавал. Точнее, старался не подавать. Только растерянно спрашивал: «А что, Катя лучше, чем Дуся?»

Вправду не понимал? Она раздражалась и объясняла. Потом подумала: дурой была! Действительно: какая разница? И вскоре мода пошла на всех этих Дусь и Глаш.

Рассказала дочке, и та рассмеялась: «Мам, а ты зря! Вот было б прикольно! Дуся! Нет, ты прикинь!»

А прикидывать было поздно – деда Семена давно уже не было на этом суетливом и беспокойном свете. Но успехи внучки он заметить успел. И с радостью повторял: «Да! Мозгами в меня! И душой! Умеешь любить! Но… как-то… не тех… Совсем в меня, ох… И как так сложилось?»

Кстати! Когда начиналось ее первое печенье и «маминлад» – так называла мармелад ее Катька, – дед ей помог: деньжат подкинул прилично. А вот когда она «раскрутилась» и пошла дальше и вверх, в помощи отказал. Сказал: «А нет, Лелька! Я ж теперь пенсионер! Ку-ку денежки. Все отдал, пустой я, Леля! Давай сама, раз такая смелая!» «Все тебе мало», – ворчал он. Не осуждал, но боялся за нее. Все понимал про те времена. Бизнес свой «мармеладный» она начала, конечно же, в перестроечные годы, отработав несколько лет «на дядю», – после института попала на кондитерскую фабрику, лучшую, как считалось, не только в Москве, но и во всем СССР. Так считалось. Хотя Леля часто с этим спорила: прекрасные кондитеры были и во Львове, и в Куйбышеве, и в Риге, и в Гомеле.

Опыта набралась достаточно, ну и решилась…

И еще – в маленьком цеху, где она начинала, ей было тесно, хотелось большего. Не только из-за денег, но и для души. Хотелось рискнуть, попробовать: а вдруг смогу? Неохота до конца жизни оставаться с печеньем и вафлями. И свою лавочку скоро прикрыла – с облегчением и благодарностью «маминладу». Тогда уже у них появилась и хорошая квартира – взамен дедовой однушки в Орехове. И машина. Тогда казалось, шикарная – перламутровая и навороченная «бээмвэха», разваливающаяся, правда, но на ходу. Тогда все выпендривались и пересаживались в иномарки. Ну, и она, соответственно.

А муж гордо продолжал рассекать на старой «пятерке»: мне эти твои выпендрежи по барабану! Кривил губу, морщился. Брезговал. Слушать про ее разборки с бандитами не хотел: «Мне это противно, Леля».

А она и не обижалась: да, он такой! Честный и неподкупный.

Но кто без грехов и недостатков? Вот именно! И кстати, честность его – достоинство! А все эти размышления деда по поводу того, что мужчина должен кормить семью, и точка, иначе он не мужчина, устарели.

И почему ее муж должен соответствовать представлениям деда Семена о мужском долге и мужском характере?

Леля мечтала о шоколадной фабрике – своей, личной. Черный шоколад, белый. Горький и сладкий. И название придумала – «Зебра». Черная полоса – горький, белая – сладкий. Потом зебра стала символом фабрики, ее фирменным знаком. Красовалась, полосатая, на этикетках. И даже стояла в холле офиса – огромная, глянцевая, гладкая, метра три в высоту.

Ну и рискнула тогда, взяла огромный, неподъемный кредит. Дед был еще жив, наблюдал. Ничего не комментировал, как это делал обычно. Но когда у нее получилось, счастливо выдохнул: «Молодец, девка! Не растерялась! Не ошибся в тебе!»

Гордился очень. Почти перед самой смертью Леля привезла его в свой новый офис. Дед уже плохо ходил, опирался на палку. Вошел и оглядел все, казалось, равнодушным взглядом. А потом уселся в кресло в ее кабинете и, тяжело вздохнув, произнес: «Хорошо. – И добавил: – Умочка». Всё.

Коротко и емко. Ей было приятно. И еще она подумала: «А? Как я тебя? Думал, не справлюсь? Не потяну? Вот! Я и тебе все доказала!» Потом задумалась: кому она доказывала всю жизнь? Себе, ему, деду, мужу? Да черт его знает. Или дело в амбициях, тщеславии, честолюбии? В желании лучше жить? Все вместе, наверное, так…

А после смерти деда нашла завещание…

Врал дед. Врал, что ничего не осталось! Просто хотел проверить ее, как сам грубовато говорил, «на вшивость».

А в завещании было… Не деньги, нет. Деньги тогда почти ничего не стоили: курс скакал, деньги менялись – словом, ненадежно совсем. Дед оставил ей камни. Хорошие камни. Десять штук. Всего десять, а размер и чистота…

В очередную «черную» полосу, когда уже не было никаких выходов, долбануло по башке так, что ужас, спасли ее эти «стекляшки». Спасибо деду!

А ее дни рождения! Во-первых, всегда ресторан. Букет цветов – тоже всегда, даже когда она была совсем соплюшкой. Конечно, подарок! Сначала – платья и обувь, что-нибудь замысловатое, необыкновенное, очень красивое, купленное не в магазине – в те годы там было пусто и скучно. Когда подросла – сережки, колечки, цепочки. Джинсы и туфли на платформе. Или дубленка или чулки-сапоги. Круче уж некуда! И обязательно – огромный, сделанный на заказ торт, шоколадный, с шоколадным же зайцем.

Больше никто и никогда ее так не баловал и, наверное, так не любил.

Про Виктора, своего мужа, Леля потом все поняла. Но всегда старалась его оправдать. Да, такое воспитание, такой характер. Да, немного ленив, брезглив и трусоват, если честно. Но любила, а потому и оправдывала. Не всем же быть бизнесменами, правда? И не все умеют делать деньги. Зато он скромен, порядочен, честен. Да, немножко чистоплюй, что говорить, не хочет видеть реалий. Ему гораздо проще отвернуться, не заметить, чем понять и признать. Это так.

К тому же семья его была скромной, интеллигентной. Родители – преподаватели, скромные люди, к материальным благам никогда не стремились. И на размашистой и купеческой свадьбе сына чувствовали себя скованно и неловко.

Еще, мягко говоря, расстраивало его нежелание участвовать в ее бизнесе, тотальное желание отстраниться, брезгливость – знать ничего не хочу, потому что знаю, как все там у вас делается. И спокойное принятие всего того, что это грязное дело им приносило…

Но Леля опять оправдывала мужа – не все хотят быть богатыми. Не все умеют заработать. Участвовать в этом хотят далеко не все. К тому же муж работал, не лежал на диване – да, как мог, по мере сил. Сидел, просиживал в своем научном институте, пока там все не накрылось.

Здесь совсем становилось смешно – работал «по мере сил»! А кто мерил ее силы? И кто интересовался, откуда она эти силы брала?

И как ей часто хотелось… Все, стоп! Ты же себе обещала! Не будем вдаваться в «подробности».

А подробности были… И снова уговаривала себя: ей с ним хорошо? Да, хорошо. Правда, тут требовались уточнения. Во – первых, хорошо было к тому времени далеко не всегда. И во-вторых, и злилась, и раздражалась. Но ни разу – ни разу! – его не попрекнула ни своим «крутым» положением, ни деньгами. Ни его работой «по мере сил».

В конце концов, это ее выбор, а он имеет право на свой.