Это как цвет. Человек способен описать новый цвет только через оттенки уже виденных им цветов. Можно смешивать известное, но нельзя создать новое из ничего. Так что, наверное, только чистильщики способны понять, что испытываешь, сидя здесь и со страхом ожидая смерти — или, может быть, совсем ее не боясь.

В перешептываниях по всему бункеру навязчиво звучал вопрос «Почему?». Люди хотели понять, почему чистильщики так поступали, почему оставляли сияющий и отполированный подарок тем, кто их изгнал, — но это Джульетту совершенно не интересовало. Она предполагала, что они видели новые цвета, ощущали нечто неописуемое, возможно, переживали некое духовное просветление, возникающее только перед лицом смерти. Такое происходило всегда. Это можно было принять за аксиому. Далее следовало перейти к реальным вопросам, например: «Что испытываешь, став одним из тех, кому это предстоит?» Вот в чем заключался реальный гнет табу: не в том, что людям запрещалось тосковать по внешнему миру, а в том, что им даже не позволено сочувствовать чистильщикам или с благодарностью и сожалением думать о том, какие страдания они перенесли.

Джульетта постучала по желтой двери уголком папки Холстона, вспоминая шерифа в его лучшие времена — тогда он был влюблен, выиграл в лотерею и рассказывал о своей жене. Она кивнула его призраку и отошла от внушительной металлической двери с окошечком из толстого стекла. Поработав в его должности, надев его звезду и даже посидев в его камере, Джульетта стала чувствовать родство с ним. Она тоже когда-то любила и хорошо понимала чувства Холстона. Ее любовь осталась тайной, они не объявили о своих отношениях, проигнорировав предписания Пакта. Так что она тоже знала, как это — потерять нечто настолько ценное. И смогла представить: если бы ее возлюбленный лежал на том холме, распадаясь в прах на ее глазах, вместо того чтобы питать корни растений, — это и ее могло бы подтолкнуть к очистке, вызвать желание самой увидеть те новые цвета.

Она снова открыла папку Холстона, направляясь к своему столу. Ее столу. Только Холстон знал о ее тайных чувствах. Когда дело закрыли, она рассказала ему, что человек, причину смерти которого она помогла установить, был ее возлюбленным. Почему? Может, потому, что все предшествующие дни Холстон беспрестанно рассказывал о своей жене. Может, из-за его вызывающей доверие улыбки, которая делала его таким хорошим шерифом и побуждала делиться секретами. Какой бы ни была причина, Джульетта призналась представителю закона в том, что могло навлечь на нее неприятности. Призналась в преступлении, в небрежении к Пакту. А человек, которому общество доверило охранять законы, сказал лишь: «Мне очень жаль».

Ему было жаль, что она понесла утрату. И он тогда обнял ее. Как будто знал, что она хранит внутри тайную тоску, застывшую там, где когда-то была любовь.

Джульетта уважала его за это.

Теперь она расположилась за его столом, на его стуле, напротив его прежнего помощника, который сидел, подперев голову руками, и неподвижно смотрел на раскрытую папку, закапанную слезами. Джульетте хватило одного взгляда, чтобы понять, что какая-то запретная любовь тоже стояла между ним и содержимым той папки.

— Уже пять часов, — сказал она негромко и как можно мягче.

Марнс поднял голову. От долгого сидения в такой позе лоб у него покраснел. Глаза тоже покраснели, в седых усах блестели слезы. Он выглядел намного старше, чем неделю назад, когда пришел в механический нанимать ее на работу. Качнувшись на старом деревянном стуле — его ножки скрипнули, словно испуганные этим внезапным движением, — Марнс взглянул на настенные часы с пожелтевшим от старости пластиковым куполом и проверил время. Молча кивнул тикающей секундной стрелке и встал, поначалу немного сутулясь, как будто забыл выпрямить спину. Провел руками по комбинезону, потянулся к папке, аккуратно закрыл ее и сунул под мышку.

— До завтра, — прошептал он, кивнув Джульетте.

— Увидимся утром, — отозвалась она, когда Марнс побрел в сторону кафе.

Джульетта смотрела ему вслед и жалела его. Она распознала за его утратой любовь. Ей было больно представлять, как он приходит в свою квартирку, садится на узкую кровать и плачет над этой папкой, пока наконец не проваливается в мучительный сон.

Оставшись одна, Джульетта положила дело Холстона на стол и придвинула клавиатуру. Символы на клавишах начисто стерлись давным-давно, но кто-то несколько лет назад аккуратно вывел их заново черным маркером. Однако со временем и они побледнели, и вскоре их понадобится обновить. Ей придется это сделать — она не умела печатать, не глядя на клавиатуру, как офисные работники.

Джульетта медленно набрала запрос, чтобы отправить его в механический отдел. Прошел еще один день, а она ничего не сделала, потому что ее отвлекала загадка принятого Холстоном решения; в конце концов Джульетта поняла: она не сможет выполнять его работу, пока не поймет, почему Холстон отказался и от своих обязанностей, и от самого бункера. Эта загадка, подобно дребезжащей погремушке, отвлекала ее от всех остальных проблем. Так что ей придется принять вызов. А это значило, что ей нужно будет узнать несколько больше того, что содержалось в папке с делом.

Джульетта не представляла точно, как найти нужное — и даже как получить к нему доступ, но знала тех, кто мог посодействовать. Именно этого ей больше всего не хватало после «глубины». Там все были единой семьей, каждый умел делать что-то полезное. Если она могла что-то сделать для любого из них, она делала. И знала, что остальные поступят так же, что они — это ее армия. Той поддержки ей мучительно не хватало. Страховочная сеть оказалась слишком далеко.

Послав запрос, она раскрыла папку Холстона. Он был хорошим человеком, знавшим ее самые сокровенные тайны. Единственным, кто их знал. И Джульетте предстояло раскрыть его тайну.

Джульетта заставила себя встать из-за стола уже после десяти вечера. Глаза слезились и больше не могли смотреть на монитор, к тому же она слишком устала, чтобы прочесть хотя бы еще одну страницу дела. Джульетта выключила компьютер, убрала папки на место, погасила свет и заперла дверь в кабинет снаружи.

Когда она сунула ключи в карман, в животе у нее заурчало, а висящий в воздухе слабый запах рагу из кролика напомнил, что она снова пропустила ужин. Третий вечер подряд. Три вечера упорной сосредоточенности на работе, которой ее никто не учил, — настолько упорной, что она забывала про еду. Пожалуй, она смогла бы найти этому оправдание, если бы ее кабинет не примыкал к шумному и наполненному ароматами кафе.

Джульетта достала из кармана ключи и пересекла тускло освещенное помещение, обходя почти неразличимые стулья, в беспорядке расставленные между столиками. Парочка подростков как раз направлялась к выходу — они улучили несколько минут, чтобы побыть наедине в темном кафе, освещенном лишь экраном, пока не наступило время общего отбоя. Джульетта крикнула им, чтобы они спускались аккуратно, — она решила, что такая профилактика несчастных случаев тоже входит в обязанности шерифа. Подростки, хихикая, скрылись на лестнице. Она представила, как они идут, держась за руки, и украдкой целуются по пути к своим квартирам. Взрослые знали о таких мелких нарушениях, но смотрели на них сквозь пальцы — так продолжалось поколение за поколением. Для Джульетты, однако, все было иначе. Она сделала свой выбор уже взрослой, полюбила без разрешения и поэтому сейчас острее воспринимала свое лицемерие.