Внутри у Брэндона все сжимается.

– Так что именно вы делаете сейчас?

– Финни занимается Лэндоном. У нас нет фамилии, и это сильно затрудняет работу.

– Вы считаете его возможным подозреваемым?

– На данном этапе скорее можно говорить, что он представляет для нас определенный интерес. Посмотрим, куда это приведет.

– А нам все ждать да ждать? – негромко спрашивает Прия.

– Есть пока есть, а как не будет, так и нет. – Эддисон криво ухмыляется. – Но вы это уже знаете.

– Что ж, подождем.

– И вы проделали такой путь, чтобы сказать нам вот это? – склонив голову набок, спрашивает Дешани. Пальцы ее барабанят по подъему ноги, отбивая повторяющийся, но неузнаваемый ритм. – Здесь нет ничего такого, что нельзя было бы передать по телефону. Почему?

– Потому что я хотел, чтобы вы видели мое лицо, когда я пообещаю, что не позволю этому ублюдку тронуть вас.

Под их долгим, изучающим взглядом на лбу у него, под самыми волосами, появляется капля пота. Вышибить из человека пот способна каждая из них по отдельности. Вдвоем – это уже слишком.

Потом Прия шумно прыскает – получается что-то похожее на смех.

– Ему нужно было видеть наши лица. Слышишь, мам? Мы – семья, и он хочет убедиться, что у нас всё в порядке.

Кровь бросается ему в лицо, но причиной тому вовсе не сдавленное хихиканье Дешани.

Он и сказал бы, что она не права, но не может.

На следующее утро, пока я занимаюсь по «скайпу» с преподавателем во Франции, Эддисон приносит свежие пончики и устраивается на диване со стопкой бумаг. Вопреки всему происходящему, с заданиями я справляюсь, и преподаватель уверен, что осенью я без проблем вольюсь в нормальную школьную жизнь.

Мы с мамой уже думали о том, чтобы окончить школу здесь, в Штатах, и постараться поступить в университет, но такое решение отдавало безрассудством, как прыжок в воду со скалы: волнительно, да, но прожить всю жизнь на адреналине, наверное, не самый благоразумный вариант. В школе, с которой сотрудничает мой преподаватель, много иностранных учащихся, и поэтому у них там выстроена хорошая система поддержки для ребят, испытывающих трудности с переходом на все французское.

Поработав и чувствуя себя едва ли не образцом добродетели – Эддисон за это же время по меньшей мере вдвое увеличил собственный вес за счет выпитого кофе, – мы одеваемся потеплее и отправляемся в шахматный клуб.

– Так вот и ходишь каждый день? – спрашивает он, когда мы останавливаемся у пешеходного перехода и ждем, когда сменится свет.

Я качаю головой:

– В среднем получается раза три в неделю. Хожу, когда есть желание.

– Какую-то модель выработала?

– Вторники обычно пропускаю – они у врачей особенно популярны.

Эддисон кивает, молча повторяя слова, и я почти вижу, как он записывает их в блокнотик у себя в голове. Настоящий, в молескиновой обложке, лежит у него в заднем кармане, и агенту стоит немалых усилий сдержаться и не выхватить блокнотик.

Сегодня довольно тепло, и моя толстая зимняя куртка осталась дома, но толстовка, надетая поверх футболки с длинными рукавами, со своей обязанностью не справляется. Вокруг шеи замотан шарф, конец которого спрятан под «молнию»; перчатки, шапочка и ботинки – на месте. Но все же сейчас в Колорадо середина марта, и в воздухе начинает попахивать весной. Фотографии, которые я сделала в павильоне, у Эддисона с собой, однако он хочет посмотреть на любителей шахмат вживую, составить собственное мнение. И в особенности, хотя он и не говорит об этом, его интересует Лэндон.

Мы идем через парковку, когда меня окликает Хэппи.

– Синенькая! Пойдем, сыграешь со мной, а то я всем продуваю.

Эддисон негромко хмыкает.

Качая головой, ступаю на травянистый островок и приветствую всех присутствующих. Ганни дремлет, и щеки прикрыты «ушами» шапочки, которую Ханна вязала не далее как на прошлой неделе. Лэндон, как обычно, сидит в дальнем конце павильона. По-моему, Ганни не очень-то ему доверяет, но пока и не прогоняет.

– Мой друг, Эддисон, – сообщаю я. – Пробудет в городе пару дней.

Эддисон кивает. В длинном, рыжевато-коричневом пальто вид у него довольно грозный, и даже неоново-зеленый шарф не работает в пользу смягчения образа.

Пирс, потирая нос, оглядывает Эддисона с ног до головы.

– Коп? – спрашивает он наконец.

– Более-менее.

Некоторые из мужчин кивают, и на этом представление заканчивается. Отправляя фотографии имейлом, я сопровождала каждую подписью с именем. Толку от таких, как Йелп, Корги и Хэппи, немного, но, по крайней мере, для начала уже что-то.

Сажусь напротив Хэппи – так лучше слушать разговоры вокруг. Эддисон прохаживается между столами, поглядывает на доски. Представившись «копом, более или менее», он мгновенно расположил ветеранов к себе. Приняв за своего, на него уже никто не обращает внимания.

Точнее, никто, кроме Лэндона.

Тот ерзает и суетится больше обычного; взгляд его мечется по сторонам, как будто он пытается определить, как все реагируют на вторжение чужака, хватает фигуры и бросает их, не сделав ход. Одна ладья так сильно ударяется о доску, что оставляет на ней вмятинку.

Эддисон устраивается на самом краешке скамьи, рядом с Лэндоном, и легко и ненавязчиво заводит разговор с сидящими поблизости. Наблюдать за ним в этой его другой ипостаси, когда он не ходит на цыпочках вокруг впечатлительного ребенка, весьма интересно. Мужчины рассказывают о своих кварталах и проблемах с безопасностью, совершенно не сознавая, что выкладывают информацию о том, где живут и что вокруг них происходит. Они сами называют ему свои фамилии – Эддисон не прилагает к этому ни малейших усилий, – а он смешит их байками о физподготовке в академии ФБР. Его перебивают рассказами о веселых эскападах из лагерной жизни.

Исключение – Лэндон. Свою фамилию он держит при себе – да и имя тоже, хотя последнее кто-то уже произнес, – и на протяжении всего разговора не отрывает глаз от доски. Эддисон берет на заметку каждый взгляд, каждый жест Лэндона, и я готова держать пари, что в голове у него уже сложилась карта Хантингтона с метками тех кварталов, где тот может жить.

Не прибегая к откровенному запугиванию, Эддисону удается держать Лэндона в полнейшем ужасе. И это вообще-то тревожно, потому что, да, Лэндон – мерзкий тип, но и мерзкому типу нечего так бояться, если только он не скрывает чего-то.

А еще мне весело, потому что, оказывается, у Эддисона и мамы намного больше общего, чем я думала. Уверена, скажи я об этом, он счел бы себя оскорбленным.

Лучше приберечь это на будущее, для какого-нибудь особенного случая.

Обычно – я говорю о тех днях, когда бываю здесь – Лэндон уходит из павильона только после меня и потом идет за мной в супермаркет. На этот раз он едва выдерживает час, после чего прощается, невнятно бормоча что-то под нос, и быстро уходит.