Насколько правдив этот ужасный рассказ, судить трудно. Зато точно известно, что дочь Феодоры — также внебрачная — жила при дворе в Константинополе, не подвергаясь никаким опасностям. И даже Прокопий Кесарийский, ненавидевший Феодору, подтверждает этот факт: своего внука Феодора женила на дочери Антонины — своей заклятой подруги. Впрочем, почти сразу после смерти императрицы та развела молодых супругов и выдала дочь замуж за другого.

Надо признать, что главный биограф Феодоры — Прокопий Кесарийский — чрезвычайно ее ненавидел. Он приписывал этой незаурядной женщине всевозможные злодеяния и даже обвинял ее в гибели дочери вестготского короля Теодориха — Амаласунты.

Амаласунта была дочерью остготского короля Теодориха Великого и Аудофледы, сестры знаменитого Хлодвига I, короля франков. Судьба этой женщины — умной, красивой, образованной, талантливой — сложилась крайне несчастливо. Она покровительствовала наукам, пыталась возродить римскую славу, возвратила детям казненного ее отцом философа Боэция конфискованные имения. В числе ее первых советников был Марк Аврелий Кассиодор — выдающийся римский писатель, ученый и государственный деятель.

Но несмотря на все ее таланты, готская знать неохотно сносила власть женщины. Осуждались ее союзнические отношения с императором Юстинианом. Единственный сын и наследник Амаласунты, которому она старалась дать классическое образование, по настоянию готской знати был окружен молодыми готами — «золотой молодежью» того времени. Попав под их влияние, он спился и умер всего лишь восемнадцати лет отроду.

Лишившись наследника, Амаласунта предложила стать королем своему двоюродному брату, Теодахаду из Тусции. Едва лишь он был коронован, как немедленно приказал арестовать свою благодетельницу и заточить ее на уединенном острове озера Больсена. Оттуда свергнутая королева написала императору Юстиниану, прося его об убежище. Василевс дал свое согласие. Но Прокопий Кесарийский утверждает, что Феодора была против этого: мол, василиса встревожилась, узнав, что красивая и очень умная женщина просит приюта в Константинополе. Ревнуя мужа, она дала строгий наказ послам всячески препятствовать отъезду Амаласунты. В результате этого промедления дочь короля была убита своей сестрой: ее заперли в горячей бане и уморили горячим паром и угарным газом.

Иоанн Малала:

«В июле месяце того же индикта был такой страшный гром и молнии, что от них пострадали люди, которые в это время спали. Откололась тогда и часть колонны в Ксиролофе.

28-го числа того же месяца десятого индикта скончалась августейшая Феодора».

Феодора умерла в 548 году после продолжительной болезни, как полагают, от рака. Она была похоронена со всеми императорскими почестями в церкви Двенадцати апостолов в Константинополе. Юстиниан после смерти жены более не женился. Давая торжественные обещания, он клялся ее именем, которое он увековечил в названиях многих городов Византии.

Сразу после смерти василиса была объявлена святой — блаженной и доныне почитается в православной церкви. Однако надо признать, что нет никаких точных данных, что она действительно была православной: блаженная василиса, скорее, принадлежала к монофизитам.

До нас дошли аутентичные прижизненные изображения Феодоры и Юстиниана, выполненные талантливыми мастерами. Они очень точно передают облик этой четы. Наиболее знаменита мозаика в баптистерии Сан-Витале в Равенне. Императрица с супругом изображена на двух панно, в тот момент, когда они подносят дары храму. Оба — в парадных уборах, окружены царедворцами. Их головы окружают нимбы.

Чума пришла с Востока. Никто не знает точно, что послужило началом страшнейшей пандемии смертельной болезни: то ли пятый крестовый поход, то ли война генуэзцев с золотоордынским ханом Джанибеком, то ли пристрастие галантных дам и кавалеров к восточным шелкам, поставлявшихся из зачумленных районом Китая. Так или иначе, на Европу обрушилась страшная беда.

«Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума…» —

именно так начинается «Декамерон» Джованни Боккаччо:

«… в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или под мышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока или яйца, одни более, другие менее; …в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковым были пятна, у кого они выступали. Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства… только немногие выздоравливали и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков…

…не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрагивавшемуся».

Свирепствовала болезнь несколько лет (1346–1351), буквально опустошая целые области. Люди жили, зная, что каждый день может стать для них последним. Одни полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств помогут им в борьбе со злом. Они старались уединиться или собирались небольшими кружками, предаваясь постам и молитвам. Другие — напротив — ловили каждый миг ускользающей жизни. Те, кому позволяли средства, употребляли изысканную пищу и лучшие вина, проводили время среди музыки и удовольствий, какие только могли себе доставить. Не вынося уединения, они утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякое желание, смеяться и издеваться над всем, что приключается — вот вернейшее лекарство против недуга. Они кочевали из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, порой устраивая пирушки даже в выморочных или брошенных домах. Таких домов было очень много: люди бежали из городов, бросая имущество «точно им больше не жить». Большая часть домов стала общим достоянием, и посторонний человек, если вступал в них, пользовался ими так же, как пользовался бы хозяин. «Всякому позволено было делать все, что заблагорассудится», — грустно заключает Боккаччо.

Именно тогда, в середине треченто, окончательно сформировалось мировоззрение Итальянского Ренессанса: безудержный гедонизм, стремление наслаждаться сегодняшним днем, не беспокоясь о дне завтрашнем, который мог и не наступить. Здесь и далее будут употребляться термины «треченто», «кватроченто», «чинквеченто» — принятые в истории итальянские наименования четырнадцатого, пятнадцатого и шестнадцатого веков. Да, именно так: треченто — это четырнадцатый век, а не тринадцатый, так как название переводится с итальянского как «трехсотые годы»; соответственно кватроченто — это «четырехсотые годы», а «чинквеченто» — пятисотые, т. е. шестнадцатый век.