Смерти не было. Смерти не существовало в природе. Был лишь бой, последний бой, который кончается только победой. Он бил, не чувствуя уже ничего, — так охваченный пламенем танкист давит на гашетку пулемета, не замечая пузырящейся кожи и вспыхнувших волос; так пехотинец не чувствует свинца, разносящего его грудь в клочья на последнем полушаге до амбразуры; так камикадзе, уже убитый, отдает посмертный приказ своим цепенеющим рукам — и направляет изрешеченный самолет в самое сердце вражеского линкора…

На пятом ударе приклад рвануло из рук — он едва удержал, — но удержал, и тут же отпустило — тварь с воем покатилась вниз. Или страшные удары достигли цели, расколов казавшийся несокрушимым череп, или произошло что-то еще — позабыв про помост и старика, зверь катался по земле, не прекращая воя.

Дальше старик действовал как бездушный автомат, запрограммированный на несколько простейших операций — переламывал ружье, вставлял патроны, давил на спуск, снова переламывал, опять вставлял… Левый ствол иногда отвечал выстрелом, иногда сухим щелчком курка, впустую выбрасывая нестрелянные патроны, — он не обращал внимания… Старик расстрелял все содержимое патронташа, от жаканов до самой мелкой дроби, ни разу не промахнувшись.

И только когда рука впустую провела по порожним кожаным гнездам, он посмотрел вниз, на затихшую, измочаленную свинцом тушу и стал заваливаться на бок. Тварь издохла.

Он победил.

Камень в сотне метров от Александровской церкви был похож на могильный — мрачная темная глыба в кладбищенской оградке. Но отмечал он место явления иконы Казанской Богоматери в далеком 1826 году. Марья, церковная служка, рано утром подливала масло в лампадку у камня — и увидела старика.

Увидела и сначала приняла за пьяного. Потом, когда приблизился нетвердой походкой, разглядела ружье, на которое старик опирался как на палку. Охотничек. Характер у Марьи был тот еще, христианское смирение она толковала весьма своеобразно, никогда не упуская случая наставить заблудших на путь истинный.

— А еще старый человек! — завела она без долгих предисловий. — Шляешься ни свет ни заря, тварей Божьих убиваешь, креста на тебе нету…

— Не все твари — Божьи… — еле слышно прошептал старик онемевшими губами и пошатнулся. — Не все…

Губы были совершенно белыми, Марья впервые увидела такие на лице еще живого человека — и испугалась. Старик привалился к окружавшей камень оградке и сказал так же беззвучно:

— Я убил ее, а она ушла… Ожила и ушла… Не время умирать… не время… вернется…

Марья не слышала ничего из этого шепота, она уже все поняла, но не знала, что делать, метнулась из оградки: ты присядь, присядь, я сейчас — старик оплыл на серый гравий, — побежала к дому батюшки, у того имелся мобильник.

— Смотри, штучное… и с дарственной надписью… Приберем? Все равно не жилец ведь…

— Да брось ты… Старье. — Рыжий шофер «скорой» повертел ружье в руках. — Шарнир люфтит… Да и бабка его со стволом видела, и долгогривый этот… Настучат — будет ментовка жилы мотать: куда, мол, дели? Да и приклад, ты глянь только…

Приклад и ложа были словно изжеваны, темное ореховое дерево пересекали глубокие трещины и покрывали свежие вмятины, одна даже пробила насквозь пластину со стертой дарственной надписью; накладки ложи из белого металла наполовину содраны.

Фельдшер не желал сдаваться в своих попытках хоть чем-то поживиться и попытался отколупнуть крохотную плоскую фигурку стилизованного оленя. Спросил с надеждой:

— Серебро небось?

— Да откуда… мельхиор, конечно… не старое же время… — ответил шофер с видом знатока. — Садись, поехали…

Фельдшер небрежно швырнул ружье в кабину. Насчет накладок и таблички всезнайка-шофер ошибся — они действительно были серебряные.

Дело погибшей под колесами лаборантки Костиковой проскочило мимо их внимания за суетой последних недель.

Капитан, кроме прочего, был по горло занят подбором команды; Седой, отвечавший за персонал, как раз тогда пропадал в Виварии, подготавливая систему экстренной ликвидации — клетки с уцелевшими ликантропами и кое-какое не предназначенное для посторонних глаз оборудование должны были подняться на воздух при любой попытке не санкционированного Генералом доступа. Причем так, чтобы расследующая причины комиссия могла, не слишком кривя душой, признать все произошедшее бытовым взрывом, — и эта задача была не из легких даже для сугубых профессионалов.

Руслан, временно исполнявший обязанности Седого и одновременно принимавший дела от Капитана, тоже был загружен под завязку.

С банальным случаем поручили разобраться пареньку из новых, из пополнения, ни к каким секретам не допущенному (работают себе мирные ученые, звенят колбами-пробирками, а он их бдительно охраняет).

Паренек все выполнил вдумчиво, в докладной записке изложил вывод: поводов подозревать покойную в техническом или ином шпионаже нет, жила по средствам, подозрительных связей не выявлено, образ жизни резко в последнее время не меняла — ни сучка ни задоринки.

И погибла вполне банально, ничего подозрительного. А что сбившая машина скрылась с места происшествия — тоже случай не уникальный, такое сплошь и рядом случается.

Доклад паренька лег на стол Генерала среди отнюдь не первоочередных документов. Тот прочитал его не скоро и первым делом сделал то, до чего его старательный, но не владеющий всей информацией подчиненный дойти никак не мог: открыл составленный в свое время Доктором и Капитаном список 2а.

Там, в количестве тридцати семи, перечислялись лица, теоретически не знавшие, что именно находится в пропавшем контейнере, но могущие строить кое-какие догадки. И при определенном стечении обстоятельств имевшие возможность наложить на него руку.

Под номером шестнадцать в списке шла Костикова.

Капитан рычал и скрипел зубами, но проверять давно остывший след пришлось ему. Распутывать дело приходилось урывками, остальной нагрузки никто с него не снимал.

До конца тропинки он дошел через несколько недель, в начале августа.

Тут совсем другой лес, подумал Капитан. Не похожий на подкрадывающиеся к городу с юга заросли, по которым столько довелось мотаться нынешним летом. Те он ненавидел и задыхался в них.

Здесь нет болотистых перелесков, заросших противной ольхой, нет непролазных густых кустарников и скрюченных дистрофичных березок. Не чавкает под ногой между кочками ржавая, с разводами вода, не высыхающая даже летом.

Сосны здесь рвутся к небу свободно и смело, и между ними более чем достаточно места для свежего воздуха и солнечного света. Нет, не зря Сталин укладывал в замерзшую землю дивизию за дивизией, отвоевывая у упрямых финнов эти сказочные места. Что бы о нем ни говорили — не зря. Кровь давно высохла, а красота осталась.

Лес вступал в поселок — уверенно и гордо, как армия-победительница. Сосны-великаны словно и не замечали дома и заборы и копошение людей внизу — стояли прямо и твердо, как сто лет назад, когда на здешних пологих холмах никто и не думал разбивать дачных участков. Под ногами хрустели шишки, По обочинам узких улочек росли черника, и земляника, и спелая лесная малина — Руслан протянул руку и на ходу сорвал с колючего куста несколько ягод, шел, кидая по одной в рот.