— Он поведал мне историю своей жизни. Я сумею повидать Иллиру через десять дней — после новолуния, когда она придет в себя. И мы тут же отправимся на север, с серебром и рудой, если не получим мечи.

Трашеру не нужно было повторять дважды. Он набросил Плащ и перелез через стену. О его отлучке не знал никто, кроме Уэлгрина.

Мастер наладил дело в дворовой литейной с военной пунктуальностью. В течение шести дней было выковано еще десять клинков. Уэлгрин мысленно рассчитал время: столько-то дней до посещения Иллиры, потом еще, пока не будут изготовлены все мечи, день, чтобы встретиться с людьми, которых Трашер набирает в городе, и можно отправляться в путь.

Он внимательно присматривался к Балюструсу, и хотя мастер не обнаруживал явных признаков предательства, Уэлгрина не покидало беспокойство. Стали чаще приходить незнакомцы, и сам инвалид хаживал куда-то, куда — не смог проследить даже Трашер. Когда его спрашивали, Балюструс говорил о лизеренце, который ухаживал за Джабалом, и о взятках, которые приходилось раздавать.

Дождливым утром восьмого дня, в которое воины рады были поспать подольше, Уэлгрин окончил свои расчеты и уже хотел будить Трашера, как вдруг услышал за стеной шум — весьма странный в такое раннее время.

Он тихо разбудил Трашера, и оба осторожно поползли в сторону звуков. Уэлгрин вытащил из ножен меч, первый энлибарский меч, выкованный за последние пятьсот лет.

— Принес деньги и письмо? — услышали они голос Балюструса.

— Да, сэр.

Костыли Балюструса заскрипели по булыжнику. Уэлгрин и Трашер вжались в стену и дали ему пройти. Им никогда не удастся узнать правду от мастера, другое дело — посланец. Рывком они перемахнули через стену.

Незнакомец был одет в темную одежду странного покроя. Он поправлял стремя, когда Уэлгрин напал на него, свалив на землю.

Крепко зажав ему рот, Уэлгрин оттащил его подальше от лошади.

— Ну, кто он? — спросил Трашер, бегло осмотрев седельные сумы.

— Больно торопишься, — ответил Уэлгрин. Он принялся выкручивать руку своему пленнику, пока не услышал его тяжелого дыхания, потом перевернул того на спину.

— Неместный, не похож и на нисийца.

У молодого человека были нежные, почти женские черты лица, а усилия освободиться — до смешного беспомощны. Уэлгрин резко ударил его, встряхнул и посадил.

— Ну, выкладывай.

Испуганными глазами парнишка глядел то на одного, то на Другого, остановив наконец свой взгляд на Уэлгрине. Но не проронил ни слова.

— Надо обыскать его, — заявил Трашер. — А вот и кошель.

Уэлгрин сорвал мешочек с пояса юноши, обратив внимание на то, что у него не было оружия, даже кинжала. Зато под камзолом он нащупал какой-то предмет. Уэлгрин бросил кошель Трашеру и занялся этим предметом. Это оказался медальон с надписью на непонятном языке. Уэлгрин не придал значения надписи, а Трашер вскрикнул от удивления, когда по глазам ему ударила ослепительная вспышка.

Уэлгрин поднял голову, и в этот момент все озарилось второй вспышкой. Пленник долго не раздумывал. Они слышали, как юноша вскочил на лошадь и ускакал галопом. К тому времени, когда они снова обрели возможность видеть, преследование стало бессмысленным.

— Волшебство, — изрек Трашер, поднявшись на ноги.

— Ладно, Траш, что в кошеле? — спросил Уэлгрин спустя некоторое время. — Трашер еще раз осторожно осмотрел кошель.

— Немного золота и вот это, — он передал Уэлгрину небольшой серебряный предмет.

— Судя по внешнему виду, одно из колечек илсигского ожерелья, — прошептал Уэлгрин, обернувшись в сторону дома. — Он что-то замышляет.

— Волшебник не рэнканец, — утешил Трашер.

— Это значит только то, что у нас появились новые враги.

Пошли. Пора посетить сестру. Послушаем, что она скажет.

Из-за дождя на базаре было совсем мало народа, а гавань утонула в тумане, и Уэлгрин дважды сбивался с пути, прежде чем услышал звук молота Даброу. Двое наемников, судя по виду, не из первых, сидели в ожидании под навесом. Кузнец поправлял щит.

— У тебя плохо выходит, урод, — упрекнул более моложавый и высокий, но Даброу продолжал молча постукивать молотом.

Уэлгрин и Трашер незаметно подошли ближе. На входе была натянута веревка, обычно означавшая то, что Иллира занималась гаданием. Уэлгрин старался уловить запах фимиама в воздухе, но чувствовал только вонь от печи Даброу.

Изнутри донеслись визг и грохот. Даброу бросил молот и столкнулся на пороге с Уэлгрином. Третий наемник отвязал веревку и пытался, правда, безуспешно, пробиться из дома наружу.

Руки кузнеца вцепились в плечо подонка. Двое других схватились за оружие, но к этому времени Трашер уже вытащил свой меч. Все застыли на месте.

В проходе показалась Иллира.

— Пусть уходят, Даброу, — устало попросила она. — Правда накажет их больше, чем ты. — Она увидела Уэлгрина, вздохнула и ушла в темноту.

— Лживая потаскуха С'данзо! — крикнул ей вслед третий наемник.

Даброу убрал руки с плеча коротышки и как следует встряхнул его.

— Убирайтесь отсюда, пока Я не передумал, — сказал он тихим голосом.

— Но ты еще не закончил работу, — пожаловался юноша.

Приятели осадили его, схватили щит и заторопились в дождь.

Даброу глянул на Уэлгрина.

— Ты появляешься здесь всякий раз, когда что-то случается.

— Тебе не следовало бы разрешать ей принимать подобных людей.

— Он и не разрешал бы, — пояснила с порога Иллира, — но теперь только люди подобного сорта и ходят посплетничать да погадать. Других клиентов они распугали.

— А как же женщины, которым ты гадала? Влюбленные, купцы? — резким тоном спросил Уэлгрин. — Или С'данзо не вернули клиентов?

— Нет, Мигнариал сдержала слово. Такое положение сейчас у всех. Ни одна женщина не осмеливается больше отправиться так далеко на окраину, да и купцы тоже. Что предсказания, коль велика вероятность столкнуться с подонками.

— Но тебе ведь нужны деньги, у тебя дети! — удивился Уэлгрин и только сейчас понял, что не слышит детского крика.

Иллира отвернулась.

— Что тебе сказать? И да, и нет, — недовольно заявила она. — Нам нужна была кормилица, и мы нашли ее. Но здесь ей и малышам небезопасно. Это чистые звери. Хуже ястребиных масок. Те хоть оставались в трущобах, где им и место. Артон и Лиллис в приюте Дома Сладострастия.

Отнюдь не было необычным воспитывать ребенка в добротном борделе, где молодые женщины продавали свое молоко.