— Что-то не вяжется такая одежда с дешевым мотелем, детектив Стэнфилд. — Я отмечаю брюки на бланке-схеме.

Черный пиджак, черная футболка, ремень, ботинки и носки — дорогая дизайнерская одежда. Сразу вспомнился Жан-Батист Шандонне: разлагающийся труп Томаса, обнаруженного в начале месяца в ричмондском порту, был усыпан младенчески тонкими волосами. При Стэнфилде вслух подмечаю сходство в одежде. На данный момент преобладает теория, объясняю я дальше, что Жан-Батист Шандонне убил своего брата Томаса, вероятно еще в Антверпене, в Бельгии, переоделся в его одежду и спрятал труп в грузовой контейнер, который отправляли в Ричмонд.

— Потому что он весь был в волосах? Я читал в газете. — Стэнфилд пытается объять то, что не сразу поймет опытный следователь, который сам осматривал место преступления.

— Да, и еще обнаруженные на теле микроскопические частицы, родственные диатомовым водорослям, сходны с теми, что обитают в Сене неподалеку от дома семейства Шандонне на острове Святого Людовика, — продолжаю рассказ. Стэнфилд совершенно растерялся. — Послушайте, детектив, главное, этот человек, я имею в виду Жан-Батиста Шандонне, страдает очень редким врожденным пороком. Говорят, что он купался в Сене, видимо, верил в целебные свойства воды. У нас есть основания полагать, что одежда, обнаруженная на теле его брата, изначально принадлежала Жан-Батисту. Улавливаете? — Я вынимаю из общей кучи ремень, рассматриваю его, чтобы понять, каким отверстием на коже пользовались чаще всего.

— Сказать вам по правде, — отвечает Стэнфилд, — сейчас только об этом странном деле и талдычат. Стоит телевизор включить или открыть газету. Да, и, кстати, я хотел вам посочувствовать. Такое на вашу долю выпало... Удивительно, как вы вообще работаете и думать в состоянии. Боже всемогущий! — Он качает головой. — Да если бы такое чудовище к нам заявилось, жена бы тут же замертво упала от разрыва сердца. Говорит, ему бы и делать ничего не пришлось.

Пожалуй, этот человек питает на мой счет неоправданные опасения. Полагает, что я не вполне рационально мыслю или выдумываю. Будто бы преломляю все происходящее вокруг в свете событий с Жан-Батистом.

Я снимаю с пюпитра линейку для одежды и кладу в папку с бумагами по Джону Доу, а Стэнфилд тем временем набирает какой-то номер из своего блокнота. Затыкает ухо пальцем и прищуривается, будто ему даже смотреть больно в сторону Турчанки, вскрывающей очередной череп. Не слышу, что он там говорит. Вешает трубку и снова подходит ко мне, считывая что-то с экранчика пейджера.

— Так-так, одна хорошая новость и одна плохая, — объявляет он. — Та дамочка, миссис Киффин, помнит, что на посетителе был очень добротный темный костюм. Это хорошо. Плохо то, что она видела в его руке ключ дистанционного замка, какие бывают у дорогих новых автомобилей.

— Но самой машины не обнаружено, — отмечаю я.

— Никак нет, пропала машина. И ключ, кстати, тоже. Как видно, помогли ему уйти на тот свет, проводили. Думаете, одурманили бедолагу наркотиками, а потом хотели заживо сжечь? Чтобы скрыть улики?

— Думаю, надо рассматривать это как убийство, — заявляю очевидное. — Снять отпечатки пальцев и проверить на совпадения по единой национальной базе.

Речь идет об автоматизированной системе установления личности по отпечаткам пальцев. Мы сканируем отпечатки, запускаем их в сводную базу данных всех штатов, где выискивают идентичные пары. Если покойник когда-нибудь в этой стране засветился — имел судимость или попал в базу данных по какой-то другой причине, — очень вероятно, что его личность мы определим.

Надеваю новую пару перчаток, особенно аккуратно прикрывая обмотанную бинтом нижнюю половину ладони и большой палец. Для того чтобы снять отпечатки с пальцев мертвого тела, требуется нехитрое приспособление под названием «ложечка». Это всего-навсего выгнутая металлическая болванка, формой сильно напоминающая пустую трубку, разрезанную вдоль. Сквозь прорези ложечки продета полоска белой бумаги так, что поверхность получается изогнутой и полностью соответствует очертанием негнущихся пальцев, теперь неподвластных воле своего владельца. Сняв один пальчик, перемещаешь полоску вперед, чтобы брать отпечатки уже на чистом участке. Процесс несложный, особого ума не требуется. Однако когда я сообщаю Стэнфилду, где у нас находятся ложечки, он хмурится, будто я говорю с ним на иностранном языке. Спрашиваю, случалось ли ему когда-нибудь снимать отпечатки пальцев у покойника, и он отвечает, что нет.

— Тогда подождите, — говорю я, подхожу к телефону и набираю внутренний номер лаборатории дактилоскопии. Никто не подходит. Пробую через селекторную. Выясняется, что всех сотрудников отпустили из-за непогоды. Тогда сама беру ложечку, вынимаю из ящика стола штемпельную подушку. Турчанка протирает руки покойника, я макаю его пальцы в чернила и по очереди прижимаю к вогнутой полоске бумаги.

— Могу вам помочь, если хотите, — говорю Стэнфилду, — только попрошу запустить эти отпечатки в единую базу данных поскорее, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. — Помещаю в ложечку большой палец и надавливаю; Стэнфилд следит за процедурой с застывшим на лице выражением неприязни. Он принадлежит к числу тех людей, которые морг на дух не переносят.

— Только сейчас в лаборатории никого, а нам бы надо поскорее выяснить, кто этот приятель на самом деле, — поясняю я. — Хотелось бы передать отпечатки с сопутствующей информацией в Интерпол на случай, если наш «клиент» пользовался международной популярностью.

— Хорошо. — Стэнфилд в который раз кивает и смотрит на часы.

— Вам приходилось иметь дело с Интерполом?

— Пожалуй, нет, мэм. Они вроде как шпионы?

Набираю номер пейджера Марино. Через сорок пять минут он заскакивает в морг. Стэнфилд к этому времени уже исчез, а Турчанка раскладывает срезы органов Джона Доу по толстым полиэтиленовым пакетам, которые поместит в тело, прежде чем зашивать у-образный разрез.

— Здорово, Турчанка, — приветствует ее Марино, проходя сквозь открытые металлические двери. — Остатки прежней роскоши заначиваем?

Она поднимает на него взгляд, приподняв бровь и скривив рот в улыбочке. Марино Турчанка нравится. Настолько, что он не упускает случая, чтобы не сказать ей какую-нибудь гадость. Внешность ее отнюдь не соответствует прозвищу. Это миниатюрная женщина с очаровательным личиком и светлой кожей, длинные светлые волосы собраны в пучок наподобие конского хвоста. Она вдевает толстую вощеную нить в хирургическую иглу номер двенадцать, а Марино продолжает подкалывать.

— Знаешь что, если когда-нибудь порежусь, к тебе ни за какие коврижки зашиваться не пойду.

Она улыбается, погружая в плоть большую загнутую иглу и протягивая сквозь нее нить.

У Марино такой вид, словно он накануне перепил: глаза красные, заплывшие. И хотя он шутит и прикалывается, настроение у него явно ниже среднего.

— Опять вчера до постели не добрался? — спрашиваю я.

— Да так, более-менее. Долго рассказывать. — Пытается не обращать на меня внимания, наблюдая за Турчанкой с нехарактерной для него рассеянностью, словно ему не по себе.