Какой-то мужчина пытается перелезть через заграждение.

– Саид! Вернись! – взывает к нему женщина.

– Ни с места! – командует ближайший к Мэй военный. Он не вскидывает винтовку, но если присмотреться, видно, как пальцы крепче стискивают ствол.

– Вы не имеете права нас удерживать. – Мужчина говорит с акцентом, но Мэй не может разобрать, с каким именно. – А как же свобода личности?

На нем серый костюм и классические туфли. Он уже перекинул одну ногу через забор.

– Саид! – силится образумить его женщина. – Какая муха тебя укусила?

К ее голосу присоединяется второй, мальчишеский:

– Папа, перестань. Пожалуйста!

Женщина продолжает молить на другом языке, очевидно на арабском, но наверняка не скажешь.

Привлеченные разыгравшейся драмой, вертолеты снижаются и кружат почти вплотную.

Мужчина бредет между заборами как по опустевшему рву. Стеклянный взгляд, неуверенная походка. Внезапно он заливается слезами. Впереди темнеют леса и горы – лесные угодья простираются на двадцать квадратных миль по обе стороны дороги. Мужчина продолжает идти. Взбирается на второе заграждение.

– Не двигаться! – приказывают солдаты, однако нарушитель даже и не думает подчиняться. Под подошвами его ботинок блестит желтая светоотражающая разметка, пока он преодолевает последнюю преграду.

Солдатам почти удается его поймать, но в последний момент мужчина уворачивается и тяжело приземляется на асфальт. Мэй замечает в их глазах страх – страх дотронуться до потенциально зараженного.

На мужчину наставляют винтовки.

– Прошу, не стреляйте! – рыдает женщина в бежевых брюках, золотых сережках и с зеленым шелковым шарфом на шее. Рядом с ней мальчик лет одиннадцати-двенадцати. – Не знаю, что на него нашло. Вообще он профессор.

Мужчина устремляется к солдатам.

– Выпустите меня! Вы обязаны нас отпустить.

– Сэр, пожалуйста, – пробуют образумить его военные. И уже мягче добавляют: – Возвращайтесь домой.

– До моего дома пять тысяч миль! – беснуется мужчина. – Я бежал с родины не затем, чтобы меня снова посадили за решетку.

Женщина кричит и со слезами умоляет военных не стрелять.

После эксперты выдвинут гипотезу, что вирус незаметно поражает мозг еще до наступления стадии сна. Бодрствующее сознание начинает проявлять признаки, характерные для спящего. В миндалевидном теле – сосредоточении наших эмоций – активность повышается, в коре головного мозга, отвечающей за логику, напротив, падает. Импульсивность возрастает. Именно этим специалисты впоследствии объяснят случившееся.

Военные пятятся, однако мужчина неумолимо движется вперед, словно единственный способ достучаться до них – крикнуть прямо в лицо, вцепиться в край униформы и только так вынудить слушать.

Короткий, леденящий кровь выстрел оглашает окрестности, затмевая все прочие звуки. Мужчина падает. Мэй лихорадочно ищет руку Мэтью, но тот уже мчится к заграждениям.

– Проклятье! – сокрушается стрелок. – Проклятье! Я ведь его предупреждал! Предупреждал!

Его напарник склоняется над бездыханным телом. Вызывает по рации подмогу. Камеры мобильников запечатлевают, как трое из толпы, включая Мэтью, минуют заграждения, запечатлевают женщину, которая оказывается женой смутьяна, и мальчика, карабкающегося по забору вопреки увещеваниям матери. Она всхлипывает и обращается к сыну на языке, понятном лишь им двоим.

Со своего места Мэй не видит лица мужчины, только багровую лужу крови на асфальте. От зрелища в груди становится тесно. Горло перехватывает.

С высоты вдруг доносится гул. Самолет рассекает небо, из иллюминаторов не различить драму, разыгравшуюся на дороге, как будто пассажиры и толпа существуют в параллельных вселенных.

Облегчение – и ужас – наступают, когда раненый начинает кричать.

«Скорая» увозит пострадавшего вместе с женой и сыном. Мэй хочется хоть как-то помочь, но поздно – карета «скорой» скрывается из виду. Мэтью беседует с одним из добрых самаритян – мужчиной из числа неприкаянных командировочных.

– Нас эвакуировали из гостиницы посреди ночи, – рассказывает тот. – Два дня спим где придется. Вчера ночевали на полу автовокзала.

– Нам некуда идти, – добавляет его босая спутница. Под мышкой у нее пара туфель.

– Сколько вас? – спрашивает Мэтью.

Мэй пронзает страх. Она уже знает, что за этим последует.

– Десять, – раздается в ответ.

– Нет, девять, – поправляет кто-то.

– Можете разместиться у нас, – приглашает Мэтью.

– А если мы от них заразимся? – шипит Мэй.

Мэтью окидывает ее ледяным непроницаемым взглядом:

– А если они от тебя?

Мэй вспоминает предостережения матери. Командировочные говорят про гостиничную вентиляцию – якобы инфекция проникла и туда. А значит, все они могли подвергнуться заражению.

Торговые представители, так отрекомендовались гости, чьи чемоданы запрудили гостиную, пока их владельцы по очереди принимают душ в хозяйской, гостевой и детской ванных комнатах. Мэй поздно спохватывается: а вдруг вирус осядет на детских игрушках, маленьких лодочках, буквах из пенопласта? Паника нарастает. Но малютка Рози далеко, твердит про себя Мэй, плывет с родителями на круизном лайнере.

Сначала все собираются перед телевизором, где передают репортаж о стрельбе.

– Чувака ведь предупредили, – разглагольствует один из парней в красной рубашке поло с вышитым логотипом компании.

Мэтью качает головой и расхаживает взад-вперед по гостиной.

– Я к тому, что он сам полез на рожон, – не унимается «красная рубашка».

– Вы в курсе, как в тысяча девятьсот тридцатом году на Гавайях целый китайский квартал закрыли на карантин, а потом подожгли? – спрашивает Мэтью.

– Серьезно? – вздрагивает женщина. На ней сразу две толстовки, но она обнимает себя за плечи, словно никак не может согреться.

– Давайте сменим тему, – просит парень в красной рубашке.

В доме полно вина, Мэтью откупоривает бутылку за бутылкой. Все жаждут выпить. Вкус приносит облегчение еще до того, как алкоголь проникает в кровь Мэй.

Какая разница, кому принадлежит дом, – возникает ощущение, будто этот лесистый клочок земли отрезан от остального мира с его правилами причин и следствия.

Компания перемещается на веранду, и Мэй замечает пристальный взгляд соседки. А вдруг она позвонит хозяевам? Но к своему величайшему удивлению, Мэй осознает, что ей плевать.

Какая-то женщина интересуется, как они с Мэтью познакомились.

– Обожаю любовные истории, – добавляет она.

Между ними мгновенно вспыхивает неловкость – наверное, единственное чувство, которое, будучи взаимным, не просто не сближает, а, наоборот, разобщает людей.