Сан Феличе вздохнул с облегчением.

— Да, — продолжал князь, — в горестные минуты я искал утешения у одной молодой женщины. Это был ангел небесный, и он вернулся на Небо, оставив мне живое воспоминание о себе — девочку, которой недавно исполнилось пять лет.

— Я слушаю, слушаю, — прошептал Сан Феличе.

— Я не могу ни признать ее своей дочерью, ни создать ей какое-либо положение в обществе, ведь она родилась в то время, когда я уже был женат; к тому же королева не знает и не должна знать о существовании этого ребенка.

— Где она?

— В Портичи. Время от времени я велю привозить ее ко мне, иногда сам езжу ее повидать. Я очень люблю это невинное создание, родившееся, боюсь, в злосчастный день, и поверь, Сан Феличе, клянусь тебе, мне легче расстаться со своей должностью, с Неаполем, с родиной, чем покинуть это дитя, истинный плод моей любви.

— Я тоже, Караманико, я тоже полюблю ее, — сказал кавалер ласково и просто.

— Тем лучше, ибо я рассчитывал, что ты заменишь меня подле нее, — продолжал князь. — Я хочу, как ты сам понимаешь, чтобы у нее было ни от кого не зависящее состояние. Вот полис на твое имя на пятьдесят тысяч дукатов. Помести эти деньги в какой-нибудь банк, и лет через пятнадцать сумма удвоится от простого прироста процентов; деньги, необходимые на ее содержание и воспитание, трать из своих собственных, а когда она достигнет совершеннолетия или выйдет замуж, ты возместишь свои издержки.

— Караманико!

— Позволь, друг мой! — сказал, улыбнувшись, князь. — Я прошу тебя оказать мне услугу и предоставь мне определить условия.

Сан Феличе нахмурился.

— Неужели ты любишь меня меньше, чем я думал? — прошептал он.

— Нет, мой друг, — отвечал Караманико. — Ты не только человек, которого я люблю больше всех, но и тот, кого я больше всех уважаю, и лучшее доказательство тому, что именно тебе я доверяю единственную часть своего сердца, оставшуюся чистою и целостною.

— Друг мой, — сказал ученый, несколько колеблясь, — я хотел бы просить тебя об одной милости, и если моя просьба не противна тебе, сделай милость — удовлетвори ее.

— Что такое?

— Я живу один, без семьи, почти без друзей; я никогда не скучаю, потому что человек не может скучать, имея перед глазами великую книгу природы; я люблю все — люблю траву, что утром склоняется под тяжестью росинок, словно под непомерным для нее грузом; люблю светлячков, которых я собирал, когда ты пришел сюда; люблю жука с золотыми крылышками, в которых отражается солнце; люблю своих пчел, которые строят для меня целый город; муравьев, которые образуют целую республику, но я ничему не отдаю предпочтения, а меня не любит никто. Если бы мне дозволено было взять к себе твою дочь, я, верно, любил бы ее больше всего на свете, и она, чувствуя, что я ее очень люблю, быть может, немножко полюбила бы и меня. Воздух на Позиллипо превосходный; из моих окон открывается чудесный вид; у нее был бы большой сад, чтобы бегать за бабочками, много цветов под руками и апельсинов у самых губ, она росла бы гибкой, как эта пальма, и стала бы такой же изящной и крепкой. Скажи, согласен ты, чтобы твоя дочка жила у меня?

Караманико смотрел на него со слезами на глазах и соглашался, ласково кивая.

— Кроме того, — продолжал Сан Феличе, думая, что еще не вполне убедил своего друга, — у ученого мало забот. Я занялся бы ее воспитанием, научил бы ее читать и писать по-английски и по-французски. Я знаю много всего, и знания мои, поверь, куда обширнее, чем думают окружающие. Наука занимает меня, но я не люблю о ней говорить. Все эти неаполитанские библиотечные крысы, эти знатоки Геркуланума, эти копатели Помпеи, не понимают меня и полагают, что я невежда, поскольку не прибегаю к высокопарным словам и говорю просто обо всем, что создано Богом и что мы находим в природе. Но это не так, Караманико. Я знаю не меньше их, а может быть, и больше. Даю тебе честное слово… Ты молчишь, мой друг?

— Нет, слушаю тебя, Сан Феличе, слушаю и восхищаюсь тобою. Ты существо совершенное. Ты избранник Божий. Да, возьми мою дочь! Да, возьми моего ребенка! Да, моя дочь будет любить тебя! Но постоянно говори ей обо мне и постарайся, чтобы после тебя она больше всех на свете любила своего отца.

— О, как ты добр! — воскликнул кавалер, утирая слезы. — Ты говоришь, она в Портичи? Как мне найти ее дом? Как ее зовут? Надеюсь, ты дал ей красивое имя?

— Друг мой, — отвечал князь, — вот ее имя и адрес женщины, которая заботится о ней; тут распоряжение этой женщине, чтобы она в мое отсутствие относилась к тебе как к настоящему отцу девочки… Прощай, Сан Феличе, — сказал князь, вставая. — Гордись, мой друг, — сейчас ты даровал мне единственное счастье, единственную радость, единственное утешение, на которые я еще могу надеяться.

Друзья обнялись, как дети, и заливаясь слезами, как женщины.

На другой день князь Караманико уехал в Лондон, а маленькая Луиза Молина вместе со своей няней поселилась в Доме-под-пальмой.

В то утро, когда маленькой Луизе предстояло уехать из Портичи, можно было видеть, как кавалер Сан Феличе, не желая доверить кому бы то ни было это важное дело, сам бегает по лавкам игрушек на улице Толедо, спеша накупить множество белых барашков, заводных кукол, кувыркающихся пульчинелл; люди, знающие, что все это отнюдь не надобно самому ученому, могли подумать, будто он исполняет просьбу какого-нибудь знатного иностранца, пожелавшего собрать для своих детей полный набор неаполитанских игрушек. Но люди эти ошиблись бы: все его странные приобретения предназначались для крошки Луизы Молины.

Затем подготовились к ее переезду. Лучшая комната, одно из окон которой выходило в сторону залива, а другое — в сад, была приготовлена для новых обитательниц; прелестную медную кроватку, какие так изящно делают в Неаполе, поставили рядом с кроватью для няни; по указанию ученого кавалера и под его присмотром над детским ложем была протянута кисейная сетка, все размеры которой, геометрически выверенные, должны были расстроить самые ловкие маневры осаждающих — этот прозрачный полог должен был уберечь ребенка от укусов комаров.

Одному из пастухов, которые гонят по улицам Неаполя стада коз и заставляют их подниматься иной раз до шестого этажа домов, было приказано ежедневно останавливаться у их подъезда. В стаде выбрали самую красивую белую козу, чтобы она одарила малютку своим молоком, и тут же нарекли избранницу мифологическим именем Амалфеи.

Когда было приготовлено все необходимое для удобства, забавы и питания ребенка, кавалер нанял уютный, вместительный экипаж и отправился в Портичи.

Переезд совершился без малейшей помехи, и спустя три часа после отбытия Сан Феличе в Портичи Луиза, радовавшаяся, как все дети, перемене обстановки, уже одевала и раздевала куклу, которая не уступала ей в величине и обладала столь же богатым и разнообразным гардеробом, как Мадонна дель Весковато.