Она принялась извиняться, но я сказал, что ничего особенного не случилось, всего-то несколько царапин. А она продолжала объяснять, почему вышла из себя и забылась до того, что…

Я ничего не понимал. Миссис Такер была свойственна некоторая театральность – и это естественно, – однако подобная сцена отдавала шизофренией. (Я вовсе не хочу сказать, будто первая леди была шизофреничкой, однако я не понимал, чего ей надо от меня.)

Потом она сказала, что рядом с ней некто, желающий поздороваться со мной. Наверняка, Хлопушка, кто же еще? И тут я услыхал знакомый голос.

– Жерб, это вы?

Я посмотрел на президента, хмуро сдвинувшего брови.

– Я очень сержусь на нее! – продолжал мистер Виллануэва. – Она говорит, что побила вас.

Что я мог ответить?

– Она не поняла. Я сказал ей, что вы сказали, чтобы я не приезжал в Вашингтон. А теперь она говорит, будто заподозрила какой-то заговор против меня. Джессика, ты иногда ужасно глупая. Я требую, чтобы ты извинилась перед Жербом. Ну же, иди.

Первая леди вновь взяла трубку и повторила свои извинения. Мы поболтали. Она сказала, что никак не может прийти в себя, до того она разозлилась на тех, кто решил распустить слухи обо мне и мистере Виллануэве. А потом она спросила:

– Мой муж тоже замешан? Он знал?

Президент не находил себе места, пытаясь понять, о чем мы говорим.

– Конечно же, нет, – ответил я.

Похоже, она поверила.

Я спросил, скоро ли ждать ее в Вашингтоне, и она ответила, что пока еще не знает, когда вернется. Тогда я решился и сказал, что президент скучает по ней. Он закивал головой. Однако первая леди заявила, мол, если бы он скучал, то проводил бы больше времени с ней и с Хлопушкой.

Мы еще поговорили, я просил ее вернуться, она колебалась. Президент начал что-то писать на листке бумаге – тезисы для меня, чтобы я их озвучил. Я прочитал: «Скажите ей, что у меня усилился кашель».

Уж точно, это был самый дорогой телефонный разговор за всю мою жизнь, однако через двадцать минут мне удалось выудить у первой леди обещание сразу же после нашего разговора позвонить президенту. Я едва не совершил фатальную ошибку, когда она попросила соединить ее с Овальным кабинетом, и не протянул ему трубку. Однако мне удалось вовремя спохватиться, после чего я посоветовал ей позвонить ему напрямую по его прямой линии.

Когда я положил трубку, президент едва не обнял меня, до того он был счастлив. Я же сказал, что всегда рад помочь и что мне лучше уйти, пока она не позвонила.

– Идите и пишите книгу, – проговорил он весело, когда я направился к двери.

Я не понял.

– Какую книгу?

Но тут зазвонил телефон. Закрыв за собой дверь, я еще долго думал, что он хотел этим сказать.

Президенту втемяшилось в голову погулять в парке.

Из дневника. 8 декабря 1991 года

Мы опять зажили счастливой семьей. Первая леди вернулась из Нью-Йорка, а я занялся подготовкой введения метрической системы. Мне доставило несказанное удовольствие выставить Фетлока из моего прежнего кабинета, который находился через две двери от Овального. Я информировал Уитерса, что мне потребуется мое прежнее место на автомобильной стоянке. Человек я по сути не мстительный, но было бы совсем нечестно, если бы я не сказал, что это было победное возвращение. Наверное, думалось мне, так чувствовали себя французы, когда Париж в 1944 году вновь стал их городом. Пришлось и Ллеланду сделать вид, будто он рад вновь видеть меня в Западном крыле. В службе безопасности меня повысили от ИЗМОРОСИ аж до ТАЙФУНА.

Я сказал президенту, что хотел бы вернуть себе свою прежнюю команду, и это было немедленно сделано. Санборн собрал всех служащих. Я с трудом сдержал слезы, когда они подарили мне деревянную вилку под стать той ложке, которую преподнесли при расставании. На вилке красовалась надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, МИСТЕР ВАДЛОУ». Все хорошо, что хорошо кончается.

Правда, президент не откровенничал со мной, как прежде. Не буду возводить на него напраслину, но мне казалось, будто он кое-что скрывает от меня.

Я полагал, что это связано с его семейными проблемами. В целом все было прекрасно, однако в тот предрождественский период первая леди слишком часто отлучалась в Нью-Йорк. Считалось, что она ездит за покупками, – к неудовольствию вашингтонских торговцев. Но, по правде говоря, мир в президентской семье не был особенно прочным. Не раз и не два первая леди говорила, что, будь ее воля, мистер Такер не стал бы баллотироваться на второй срок.

Президент частенько пребывал в дурном расположении духа. Он казался рассеянным и с безразличием выслушивал даже редкие хорошие новости. Когда ему сообщили, что сенат принял его закон об ограничении доступа населения к огнестрельному оружию, так называемый Акт о контроле за оружием и боеприпасами, он оторвался от своих бумаг, поднял голову, произнес: «Надо же!» – и вернулся к работе. Если учесть, что он был первым президентом, предпринявшем действия в той сфере, где общество уже давно и мучительно ждало перемен, его реакция была, по меньшей мере, неадекватной. А если принять во внимание, что это была его единственная значительная победа в должности президента, то такая реакция тем более непонятна. Меня обеспокоило еще и то, что он нисколько не обрадовался своему достижению. И он очень много курил. Майор Арнольд в отчаянии постоянно твердил мне, что не желает быть первым личным врачом президента, умершего от рака легких.

– У него трудный период, – говорил я врачу.

И еще президент повел борьбу с телохранителями. Ему никогда не нравился жесткий контроль спецслужб, и теперь он довольно часто говорил: «Пора выйти и поговорить с моим народом». Фили опасался, как бы он не произнес «мой народ» на пресс-конференции. К несчастью, количество угроз с обещаниями разного рода покушений со стороны этого самого народа, а также забрасывание президентского лимузина яйцами мешали его выходам к гражданам страны.

Это случилось пятого декабря. Втемяшилось ему в голову погулять в Лафайетт-парке, что напротив Белого дома. Поначалу я не понял, почему именно там, а потом вспомнил, что он недавно читал биографии Гарри Трумэна.

Мне позвонил начальник президентской охраны Род Холлоуэй. На редкость невозмутимый, сейчас он казался испуганным. Яйцо, попавшее в президентский лимузин тремя неделями раньше, было брошено именно из парка.

– Мистер Вадлоу, вы должны что-то предпринять. Он настроен очень решительно. Сказал, что согласен только на двух телохранителей.

– На двух?

– Думаю, он не понимает серьезности положения. И еще ему нужна «спонтанность», чтобы никаких предварительных проверок.

Это означало, что служба безопасности не должна была заранее очистить территорию.

– Когда он собирается идти?