229

Упрямство и верность.

Он из упрямства крепко держится чего-то, что теперь стало для него совершенно ясным, — и это он называет “верностью”.

230

Нехватка молчаливости.

Все его существо неубедительно, — это происходит оттого, что он ни разу не промолчал ни об одном хорошем поступке, который он совершил.

231

“Основательные”.

Тугодумы познания полагают, что медлительность свойственна познанию.

232

Сновидения.

Снится — или ничего, или что-то интересное. Нужно учиться и бодрствовать так же: или никак, или интересно.

233

Опаснейшая точка зрения.

То, что я сейчас делаю или допускаю, столь же важно для всего грядущего, как и величайшее событие прошлого: в этой чудовищной перспективе воздействия все поступки оказываются одинаково великими и малыми.

234

Утешительная речь музыканта.

“Твоя жизнь не звучит для людских ушей: для них ты живешь немой жизнью, и вся тонкость мелодии, вся нежная решительность в последствиях или намерениях ускользает от них. Правда, отсюда не следует, что ты пойдешь по широкой улице с полковой музыкой, — но это не дает никаких прав добрым людям говорить, что твоему образу жизни недостает музыки. Имеющий уши, да слышит”.

235

Ум и характер.

Иного возвышает его характер, но ум его остается несоразмерным с этой верши ной, — бывает и наоборот.

236

Чтобы двигать массами.

Не должен ли тот, кто хочет двигать массами, быть актером самого себя? Не должен ли он сперва перевести себя самого на гротескно-ясный язык и исполнить всю свою личность и свое дело столь огрубленным и упрощенным образом?

237

Вежливый.

“Он так вежлив!” — Да, у него всегда при себе лакомый кусочек для Цербера, и он так труслив, что каждого принимает за Цербера, и тебя, и меня, — вот и вся его “вежливость”.

238

Без зависти.

Он начисто лишен зависти, но в этом нет никакой заслуги: ибо он хочет завоевать страну, в которой еще никто не бывал и которую едва ли кто-нибудь видел.

239

Безрадостный.

Одного безрадостного человека вполне достаточно, чтобы надолго испортить настроение и омрачить небо целому семейству; и лишь чудом случается, что таковой отсутствует! — Счастье — далеко не столь заразная болезнь; отчего это происходит?

240

У моря.

Я не стал бы строить себе дома (и в этом даже мое счастье, что я не домовладелец!). Но если бы пришлось, я бы выстроил его, подобно многим римлянам, у самого моря — мне хотелось бы немного посекретничать с этим прекрасным чудовищем.

241

Творение и художник.

Этот художник тщеславен, и не более того: в конце концов его творение есть лишь лупа, которую он предлагает каждому, кто всматривается в него.

242

Suum cuique.

Как ни велика алчность моего познания, я могу брать у вещей только то, что уже мне принадлежит, — владения других продолжают оставаться в вещах. Позволительно ли человеку быть вором или разбойником!

243

Происхождение “хорошего” и “плохого”.

Улучшение изобретает только тот, кто способен чувствовать: “это не хорошо”.

244

Мысли и слова.

Даже свои мысли нельзя вполне передать словами.

245

Похвалачерез выбор.

Художник выбирает свои сюжеты: это его манера хвалить.

246

Математика.

Мы хотим внести тонкость и строгость математики во все науки, поскольку это вообще возможно; мы желаем этого не потому, что рассчитываем таким путем познавать вещи, но для того, чтобы установить этим наше человеческое отношение к вещам. Математика есть лишь средство общего и высшего человековедения.

247

Привычка.

Всякая привычка делает нашу руку более остроумной, а наше остроумие менее проворным.

248

Книги.

Какой толк в книге, которая даже не уносит нас от всех книг?

249

Вздох познающего.

“О, эта моя алчность! В этой душе нет никакой самоотверженности — скорее, ненасытная самость, которая тщится из многих индивидов как бы видеть своими глазами и как бы хватать своими руками, — самость, стягивающая к себе все прошлое и не желающая потерять что-либо из того, что могло бы вообще принадлежать ей! О, это пламя моей алчности! О, если бы я возродился в сотне существ!” — Кто не знает из опыта этого вздоха, тому неведома и страсть познания.

250

Вина.

Хотя проницательнейшие судьи ведьм и даже сами ведьмы были убеждены в том, что они виновны в колдовстве, вины тем не менее не было. Так обстоит дело со всякой виной.

251

Неузнанные страдальцы.

Величественные натуры страдают иначе, чем это воображают себе их почитатели: пуще всего страдают они от неблагородных, мелочных вспышек, выводящих их из себя в какие-то злые мгновения, короче, от сомнений в собственном величии — и вовсе не от жертв и мученичества, которых требует от них их задача. Пока Прометей сострадает людям и жертвует собою ради них, он счастлив и велик в себе самом; но стоит лишь ему почувствовать зависть к Зевсу и к почестям, оказываемым последнему смертными, как он начинает страдать!

252

Лучше должником.

“Лучше оставаться должником, чем расплачиваться монетой, не носящей нашего образа!” — так требует этого наша суверенность.

253

Всегда дома.

В один прекрасный день мы достигаем нашей цели — и впредь с гордостью указываем на проделанный нами долгий путь. В действительности мы не замечали, что мы в пути. Нам потому и удалось уйти столь далеко, что мы на каждом месте мнили себя дома.

254

Против затруднительного положения.