Вскоре меня вторично на несколько месяцев вызвали в Германию – с предоставлением «трудового отпуска», чтобы помочь местной администрации в ее работе. На этот раз я вел себя тихо, с критикой и предложениями не вылезал. История, рассказанная мне в Кисловодске капитаном люфтваффе, полностью совпала с моими собственными наблюдениями. На самом деле ситуация в некоторых местах была еще хуже. Через неделю после моего возвращения Йозеф Бюркель прислал за мной.

– Как дела на Восточном фронте? – спросил он.

– Так, как изложено в коммюнике Верховного главнокомандования, – ответил я коротко.

Бюркель лишь молча кивнул.

– Я видел, как обращаются с украинцами… словно с каторжниками, – возобновил я разговор после непродолжительной паузы. – Они прибыли к нам помочь победить большевиков и сидят теперь за колючей проволокой. Они питаются хуже немцев, выполняют самую тяжелую работу. Если такое возможно здесь, что же тогда происходит на восточных оккупированных территориях, как вы думаете?

Бюркель поспешно сменил тему разговора и стал расспрашивать о моральном духе немецких солдат, о сражениях, в которых я участвовал. Я правдиво ответил на все его вопросы.

Через несколько дней я заметил, что Бюркель начал регулярно инспектировать условия проживания и питания украинских рабочих, а пару недель спустя я был свидетелем, как он конфиденциально призывал управляющих предприятиями обращаться с восточными работниками гуманно и справедливо.

С каждой нашей встречей его отношение ко мне становилось все более дружественным, и мы часто подолгу беседовали – почти исключительно о положении на восточных землях. Не переставая надеяться на улучшение ситуации там, я был обрадован, узнав, что Бюркель вполне серьезно вынашивает различные планы смещения злодея Эриха Коха с поста рейхскомиссара (по делам восточных территорий. – Ред.) и его замены более разумным руководителем, что, несомненно, пошло бы на пользу Германии. Однако осуществить эти благие замыслы не удалось: помешали партийные интриги. А я был удовлетворен уже тем, что мне удалось привлечь на свою сторону человека, хотя и не принадлежавшего к высшим государственным чинам, но все же обладавшего немалым влиянием. В общем, как я впервые мог заметить, старые и верные своим идеалам национал-социалисты наконец начали проявлять самостоятельность и критически переосмысливать ход событий.

Как-то раз, незадолго до моего возвращения на фронт, Бюркель пригласил меня к себе и, вне себя от возмущения, показал мне текст заявления для печати, подготовленный канцелярией Роберта Лея (1890–1945, руководитель орготдела НСДАП и, одновременно, Германского трудового фронта. После войны был арестован, но в тюрьме покончил с собой. – Ред.). Это было сжатое изложение его речи, произнесенной перед группой солдат-инвалидов, проходивших подготовку для последующей партийной работы. В ней содержались крайне оскорбительные выпады против католических священнослужителей.

– Подумать только! – негодовал Бюркель. – Как мог этот человек говорить подобные гнусности… и это в нынешней непростой ситуации?! Союзникам нужно лишь перепечатать текст в виде листовок и разбросать их в наших регионах, населенных католиками. Эффект был бы более мощным, чем от бомбежек. Порой невозможно определить, имеем ли мы тут дело с отпетыми уголовниками или набитыми дураками.

Я было открыл рот, чтобы прокомментировать, но промолчал: меня все равно не поняли бы, время для этого еще не настало. Подобная политика в отношении церкви заслуживала безусловного осуждения не только по тактическим, но также и по нравственным соображениям. Разве не говорил Фридрих Великий (Фридрих II (1712–1786), прусский король с 1740 г. – Ред.): «Пусть каждый человек в моем королевстве найдет свой рай в соответствии с собственными убеждениями»? Мы не упускаем ни одной возможности процитировать «старого Фрица», но это его высказывание совершенно забыли.

И это еще не все. Наша борьба с религией, которую мы (то есть национал-социалисты. – Ред.) вели (исподтишка, разумеется), выглядела как-то несерьезно, по-детски. На протяжении многих столетий все германские народы – от крестьян Штирии и Тироля до рыбаков Северного моря – жили в орбите христианской религии и под духовным руководством христианской церкви. И теперь вдруг все они должны были поменять свои религиозные убеждения, ориентируясь на духовные постулаты, представленные Розенбергом (1893–1946, из прибалтийских немцев, родился в Ревеле (ныне Таллин). В 1917 г. в Москве получил диплом архитектора (за проект крематория). В 1918 г. бежал в Прибалтику, оттуда в Германию, где с 1919 г. связал свою судьбу с Немецкой рабочей партией (ДАП), позже ставшей НСДАП, куда вступил одновременно с Гитлером. Именно Розенберг – основной разработчик расовой теории для германского нацизма. Главная работа – «Миф XX века» (1929). Казнен. – Ред.) в его книге «Миф XX века». По откровенному признанию большинства высокопоставленных партийных функционеров, они так и не поняли основных идей, изложенных в этом труде, даже прочитав книгу два или три раза.

По сути, борьба с религией стала попыткой отобрать у людей что-то чрезвычайно важное, не давая им взамен ничего даже приблизительно равноценного. Стоит ли удивляться, что затея завершилась полным провалом, по крайней мере у подавляющей массы населения.

Но наличествовал и еще один существенный фактор, который следовало учитывать. Не всякий был в состоянии выдержать ужас кровавого боя, за исключением, быть может, фанатичных националистов, ставивших благополучие своей родины превыше всего, даже жизни, и готовых умереть за нее. Но таких немного. А ведь германская армия – это скопление массы людей, и каждый из них нуждается в чем-то, за что можно ухватиться в минуту смертельной опасности, когда сердце сжимается от страха. Вот этого самого «чего-то» у Розенберга в его опусе и не содержалось, и в грозный час большинство людей, вполне естественно, обращались за нравственной поддержкой к вере своих предков. Мне неоднократно приходилось наблюдать, как горные стрелки непосредственно перед атакой крестились, да и не только горные стрелки.

Однако, вместо того чтобы признать эти очевидные факты и считаться с ними, наши правители продолжали с неослабевающим упорством вести антирелигиозную кампанию, невзирая на чрезвычайно опасную ситуацию – самую опасную из тех, с которыми когда-либо сталкивалась Германия.

В довершение всего настоящим бедствием на Западе стали налеты союзной авиации, серьезно нарушавшие график выпуска готовой продукции, в том числе и военной. Особенно доставалось крупным промышленным центрам. Сначала мощный бомбовый удар пришелся по Саарбрюккену, потом по Мангейму и Людвигсхафену. Было совершенно ясно – германские люфтваффе не в состоянии защитить Третий рейх.

Об этом я как-то беседовал с приятелем, офицером штаба Верховного главнокомандования, ответственным за составление сводок о последствиях воздушных налетов противника. Так вот в разговоре он неожиданно сказал:

– А ведь Удет (Эрнст Удет (1896–1941) был воздушным асом Первой мировой войны, совратителем женщин, пьяницей и наркоманом. С 1916 г. (когда сбил первый самолет) до конца войны сбил 62 самолета англичан и французов, став самым результативным асом Германии, пережившим войну. После войны долго мотался по миру (от Южной Америки и Восточной Африки до Арктики), снимался в нескольких фильмах в Голливуде, выполняя фигуры высшего пилотажа. В 1935 г. другой ас, Герман Геринг, позвал его в возрождающиеся люфтваффе. И Удет сел не на свое место, став в 1936 г. инспектором истребительной и бомбардировочной авиации, в этом же году – главой технического управления люфтваффе, а в 1939 г. – начальником боевого снабжения люфтваффе. Не имея ни соответствующего образования, ни опыта руководства, устраивая дикие оргии и напиваясь до скотского состояния, Удет, по общему мнению, развалил работу по продвижению новой техники. Именно благодаря ему в ходе Битвы за Англию у люфтваффе не было серьезного четырехмоторного тяжелого бомбардировщика (аналогичного, например, английскому «Ланкастеру»), и подавить Англию не удалось. Постепенно Удет был оттеснен от руководства и опустился. Однако решающим для его самоубийства стал разговор с бывшим подчиненным, навестившим Удета 15 ноября 1941 г. и рассказавшим, что творится на Восточном фронте. Через два дня Удет позвонил своей любовнице, попрощался и нажал на спусковой крючок табельного пистолета. – Ред.) прекрасно сознавал, что делает, когда застрелился.