Я смотрю сквозь стекла очков в тонкой оправе в бледно-голубые глаза Мэрилин. Она всегда выглядит такой наивной и беззащитной или только сегодня? У меня сжимается сердце. Как же мне не хочется это делать. Нужно остановиться прямо сейчас! Вместо этого я делаю глубокий вдох.

– Мэрилин, Дороти хотела бы кое-что тебе рассказать. Я отговаривала ее, но она настаивает, полагает, что это необходимо.

– Я хотела извиниться. – Голос Дороти дрожит.

«Прошу тебя, не делай этого!» – хочу закричать я, но молчу. На несколько мгновений я даже забываю, что успех шоу – а возможно, и моя работа – зависит от того, как поведет себя Дороти. Она качает головой и начинает:

– Я совершила поступок, за который мне всегда было стыдно. – Она нащупывает руку Мэрилин и сжимает. – Я жила с этой болью шестьдесят лет, но так и не смогла найти в себе силы тебе признаться.

Мэрилин вырывает руку.

– Что за ерунда! – фыркает она. – Мы давние подруги, ты для меня больше чем сестра, правда.

– Надеюсь, это так, Мэрилин.

Дороти нечасто называет подругу полным именем, и мне становится ясно, что она собирается сказать что-то очень серьезное. Мэрилин тоже это понимает. Она смеется, но мысок ее туфли нервно дергается.

– Что же это может быть, Дороти? Мы пережили столько ураганов, тревог, выкидышей и смертей. Кажется, ты меня уже ничем не удивишь.

Дороти поворачивается к подруге, но все же смотрит чуть в сторону. В ее пустых глазах я вижу столько тоски и сожаления, что у меня перехватывает дыхание.

– Понимаешь, я совершила ужасную ошибку – непростительную. Ты была семнадцатилетней девочкой, напуганной неожиданной беременностью. Я предложила тебе помощь. – Она поворачивается к зрителям. – Понимаете, я думала, что она ошибается, волнуется понапрасну. Я сказала ей, чтобы она не нервничала, ведь еще точно не известно, есть ли беременность. «Давай не будем спешить, – сказала я. – Принеси мне завтра мочу для анализа, я отдам папе, и он проверит, – велела ей я. – Может, это ложная тревога».

Мне становится не по себе. Эту часть истории я слышу впервые.

– Дороти, – прерываю ее я, – может, вам лучше поговорить наедине за пределами студии?

– Нет, Анна, благодарю.

– Отец Дороти был акушером, – объясняет Мэрилин публике. – К тому же лучшим в городе.

Дороти сжимает ее руку и продолжает:

– На следующий день Мэрилин принесла мне баночку из-под детского питания с мочой для анализа. Как и обещала, я отдала ее папе. А через два дня у шкафчика в школе я сообщила ей плохую новость: «У тебя будет ребенок».

Мэрилин кивает.

– Я всегда была благодарна тебе и твоему отцу. – Она смотрит на меня. – Они мне очень помогли. Я ведь не могла пойти к семейному доктору без родителей. А на домашние тесты на беременность полагаться тогда было нельзя. Конечно, мне было бы приятнее услышать другое заключение, но факты всегда лучше, чем догадки.

Дороти расправляет плечи.

– Все дело в том, что я как раз скрыла от тебя факт, Мэри. Ты не была беременна.

Я вздрагиваю, услышав возглас Мэрилин. В зале поднимается шум.

– Нет же, была, – настаивает она. – Конечно, была. Через три дня после похорон у меня случился выкидыш.

– Это была менструация. Мой отец использовал простой уксус и воду. В хирургическом вмешательстве не было необходимости.

Люди в зале громко обсуждали услышанное, поворачивались к соседкам и делились впечатлением.

– Этого не может быть. – Подбородок Мэрилин дрожит. – Я сказала папе, что беременна, и этим его убила. Ты же все знаешь.

Дороти сидит, расправив плечи, и кажется совершенно спокойной, если не обращать внимания на льющиеся по морщинистым щекам слезы. Я делаю Бену сигнал увести камеру в сторону и пустить рекламу и вскакиваю с места. Бен указывает мне на Стюарта, который крутит пальцем, требуя продолжать съемку, и не желает смотреть в мою сторону.

– Получив от папы отрицательный ответ, я выждала два дня, чтобы ты помучилась. Я сделала это намеренно, была уверена, что это для твоей же пользы. Мне никогда не нравился парень, с которым ты встречалась, я знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Я решила, что произошедшее станет тебе уроком. Я не думала, что ты захочешь рассказать родителям до выходных.

– Мой отец умер. Умер! А ты… – Мэрилин тычет пальцем в сторону Дороти с такой силой, что мне кажется, та почувствовала это на расстоянии. – Ты заставила меня жить с этой болью шестьдесят два года. Я… я не могу поверить! – Отпрянув, она качает головой. Через несколько секунд Мэрилин продолжает, но так тихо, что ее почти не слышно даже мне. – Как люди могут быть столь жестоки?

Теперь зал выглядит так, будто в студии снимают «Шоу Джерри Спрингера».

Дороти опускает голову и закрывает лицо руками.

– Я поступила плохо. Прости меня. Но я не предполагала, что все так ужасно закончится.

– И хранили тайну все эти годы? – осторожно спрашивает Клаудия.

Дороти кивает, выкрики из зала заглушают ее первые слова.

– Я хотела признаться, Мэри. Правда, очень хотела. Решила, будет лучше сделать это после похорон твоего отца.

Мэрилин уже рыдает, и Клаудия поспешно подает ей упаковку бумажных салфеток.

– Но потом… потом мне казалось, что уже поздно. Время упущено. И мне было так страшно. Я боялась потерять подругу.

– Но ведь получается, что эта дружба построена на лжи, – тихо произносит Мэрилин, потом встает и озирается, словно ничего не видя. – Пожалуйста, выведите меня отсюда.

Раздаются редкие хлопки, и вскоре вся студия уже аплодирует Мэрилин.

– Мэри, прошу тебя! – кричит ей вслед Дороти, беспомощно глядя в ее сторону. – Не уходи. Давай поговорим.

– Нам больше не о чем говорить, – бросает через плечо та, и стук ее каблучков звучит чаще.

Дороти зажимает рот рукой, чтобы заглушить стон, затем поднимается и топчется на сцене в поисках выхода. Вскоре она медленно удаляется туда, откуда доносятся рыдания ее подруги. Вне всякого сомнения, она надеется, что сможет получить прощение.

Однако многолетняя дружба закончена. И все благодаря искреннему желанию извиниться. Возможно, Майкл прав и некоторые тайны лучше хранить вечно.

Я не дожидаюсь ни окончания шоу, ни рекламной паузы – бросаюсь к Дороти, беру ее за руку и увожу со сцены.

За спиной слышу голос Клаудии, которая пытается успокоить зал. Ей придется одной импровизировать еще десять минут, сейчас мне наплевать даже на собственное шоу.

– Все в порядке, – твержу я Дороти. – Все будет хорошо, все будет очень хорошо.

Я привожу ее в гримерку и усаживаю на диван.