— Говорят, что «Руссо-балт» угнан вчера вечером. В станицу пока не возвращался.

Скроив скептическую мину, Ночков сказал:

— Кто бы сомневался.

Слегка воспрянув духом, он вышел на крыльцо и спустился к Чепаеву.

— Из Сломихинской радиограмма. Машину вчера угнали, пока не возвращалась.

Чепаев молчал. Фима Бронштейн ползал перед Тверитиновым на коленях и все пытался придать ему благородный вид.

— Надень ему шлем на голову, — сказал Ночков Фиме. — Смотреть страшно.

Фима взглянул на Чепаева. Василий Иванович кивнул. Фима встал на ноги, снял с груди друга шлем и пошел куда-то в сторону — видимо, отмыть головной убор от крови. Пола куртки распахнулась, и Чепаев увидел распоротую подкладку.

— Ты это видишь? — спросил начдив у Ночкова.

— Вижу.

— Знаешь, что это?

— Видимо, какое-то послание вез. Может, найдут, когда станицу прочешут?

— Хрена они там найдут, — сказал Чепаев. — Да и не надо. Я знаю, что там было.

— Знаешь?

— Слово в слово. Эх, Тверитинов-Тверитинов, что ж ты не мог из Сломихинской радиограмму отправить!

Чепаев опустил голову, и Ночков в бледном утреннем свете разглядел в коротко остриженных волосах седину.

Василий Иванович постоял минуту молча, потом нахлобучил папаху на затылок и снова стал самим собой — собранным, резким, целеустремленным:

— Иди в штаб, радируй в Сломихинскую, чтобы прочесывали окрестности. Может, эти идиоты все же ломанулись в ту сторону, хотя вряд ли. Второе: передай приказ о немедленной переброске всей группы сюда, в Лбищенск. Прибыть должны не позднее восьмого числа, ясно? Знаю я Попова, собирается в час по чайной ложке. Приказы из Уральска игнорировать, посыльных задерживать всеми правдами и неправдами. Так, что еще… — Чепаев хотел подкрутить ус, но вспомнил, что вчера его пышные усы сгорели, и махнул рукой. — Ладно, это уже с Петькой решу. Дуй в штаб! Петька! Петька, любись ты конем!..

Ночков в растерянности стоял над трупами и глядел вслед Чепаеву. Перетрусов, тварь такая! Подставил! Обманул, как ребенка! Значит, Колокольников и Деревянко могут еще приехать в Сломихинскую, и тогда вообще — конец всему!

Пришел Фима, кое-как нахлобучил мокрый шлем на голову мертвому другу. Вынул из руки Тверитинова нож и вложил вместо него мятую шоколадную плитку.

Ночков на ватных ногах вернулся в штаб. Отступать было некуда — он продиктовал радиограмму Попову в Сломихинскую. Тотчас пришел ответ: принято, выдвигаемся пятого. Значит, время еще есть. Главное — контролировать поступление радиограмм.

На улице горн заиграл общее построение. Ночков выглянул в окно. Конник с горном кружил в центре площади и трубил почти без перерыва.

— Эй, чего шумишь? — Ночков вышел на крыльцо.

— Приказано шуметь — вот и шумлю, — ответил горнист и снова затрубил.

Ночков дождался перерыва и снова спросил:

— Кем приказано?

— Начальником дивизии.

— Общий сбор? На площади?

— Так точно!

Ночков снова задумался и пробормотал себе под нос:

— Что ты опять задумал, мерзавец?

Перетрусов

— Зовут-то тебя как? — спросил Богдан.

— В книжке записано — Семен Бумбараш.

— А по-настоящему?

— Не скажу.

— Че? — не понял Богдан.

— Через плечо, — ответил «казачок» слишком дерзко для безоружного человека. — Думаешь, если ты такой душегуб, то я тебя испугаюсь?

Они остановились в узком проходе меж двумя хлевами. Пахло навозом, вдоль стен густо разросся бурьян, лопухи и крапива.

— С чего вдруг так осмелел? — беззлобно спросил Богдан.

— А с того. Сейчас пойду к Чепаеву и все, как есть, ему расскажу.

— А как есть?

— А так. Что ты бандит и головорез, а я к нему от самой Астрахани пробираюсь.

— С казаками?

— Хоть бы и с казаками. Тебе-то зачем знать?

— Мне все равно, а вот Чепаю интересно будет, что ты за фраер такой и откуда выпал посреди степи.

— Чепаев — не ты, он не упырь, своего сразу узнает.

— Так и я в тебе своего узнал, выходит, ты тоже упырь, — улыбнулся Богдан.

— Я людей не убивал.

— А Чепаев убивал, да еще и тысячами.

— Он врагов убивал!

— Я тоже врагов.

У «казачка» даже дыхание перехватило от такой риторики.

— Ты!.. Да как ты смеешь!

— Ну, ладно, ладно. Придешь ты к Чепаю, скажешь — я свой, возьми меня, Чепай, к себе, буржуев бить. А Чепай тебя примет, за стол посадит, скажет: как же тебя зовут? И что ты ему ответишь?

Где-то невдалеке горнист сыграл общее построение.

— Что надо, то и отвечу.

— Значит, правду скажешь? — спросил Богдан.

— Правду.

— А он тебя спросит: откуда же у тебя документы Семена Бумбараша? Знаешь ли ты, что Семен Бумбараш пропал, когда защищал обоз от бандитов? Мы-то думали, Семена схватили, живьем в землю закопали. А ты, видимо, видел, как Семена в землю закопали, вот и решил с него, мертвого, форму снять.

«Казачок» смотрел на Богдана с отвращением, будто на дохлую кошку.

— Живьем?! Ты человека живьем закопал?

— Я же бандит, душегуб. Мне положено, — Богдан сделал вид, что брезгливость «казачка» его не задевает.

— К стенке тебе положено встать, ирод, — сплюнул «казачок».

— А сам? Сам чистенький, да? — зашипел Перетрусов. — Думаешь, сбежал с хутора, увел коня — и все?

«Казачок» смотрел, ничего не понимая. Горн продолжал надрываться. Земля начала гудеть от топота ног и копыт.

— Что, не понимаешь? — у Богдана от ярости задергалась щека. — Ты-то сбежал, а они вместе с нами остались. Ты думал, что им все с рук сойдет, да? Думал, за такое прощают?

— За что?

— За предательство! Их предупреждали — сидите тихо, и все нормально будет. А они решили, что слишком умные. Вот и получили! И ты в этом виноват! Ты!

— Что ты сделал? — спросил «казачок». Он уже понял, о каком хуторе идет речь.

— Я?! Я сделал?! Нет, я ничего не сделал. Я только проучил. А сделал — ты.

— Ты их убил, — понял «казачок».

— Не я!

— Чтоб ты сдох, ирод, — «казачок» повернулся спиной и пошел прочь.

— Стой! — закричал Богдан. — Стой, это ты виноват!