– Если я здесь для того, чтобы ты мог сказать, что твоей вины в этом нет, давай покончим с этим.

– Я убил Алана Холтона. – Майкл говорил медленно. С расстановкой.

Мне хотелось заткнуть пальцами уши, высунуть язык и заблеять – бэ-э-э, – как в детстве. В голове галопом скакали возможные объяснения. Я не желал слушать, что он выбрал случайного человека и убил его на снегу, что он рад сидеть под замком в этой вонючей кладовке, лишь бы остаться со мной наедине. Что он договорился с Люси, и она предложила сушильню. И в завершение всего мне не хотелось услышать злорадное откровение, что он отплатил мне. Что он спал с моей женой. (Ладно, меня это беспокоило. Немного.) У меня возник порыв опрокинуть стул и броситься к двери, но для этого сперва необходимо было встать и развернуться, а это проблема. Майкл успеет остановить меня, прежде чем я сделаю хотя бы шаг. Если у него нож…

Придется торговаться, понял я.

– У меня есть де…

– Я сделал это специально. – Майкл не дал мне договорить, подняв вверх руку. – Давил ему на шею, пока он не перестал шевелиться. И потом ты – ты, мой брат, засадил меня в тюрьму.

И тут он кинулся на меня с быстротой гремучей змеи.

Вдруг у меня в голове все побелело, словно в мозгу закружила снежная метель или я уже умер и сам об этом не знаю. Руки Майкла обхватили мою…

…спину.

Спину. Не шею. И ножа не было. Он обнимал меня. Я с опаской ответил, положив руки на плечи Майкла. Там было за что подержаться.

– Спасибо тебе, – пробурчал он мне в плечо.

Я сидел ошарашенный, не до конца понимая, умер я или жив, и пытаясь решить, ответ: «Всегда пожалуйста» – был бы вежливым или нелепым в такой ситуации. Майкл шмыгнул носом:

– Я уверен, никто из родни не сказал тебе, что ты поступил правильно, и я последний, от кого ты рассчитывал услышать такое.

– Вроде того.

– Люси считала это место наказанием, но оно идеально, – сказал он, оглядывая комнату. – Потому что здесь безопасно.

– От чего?

– Я не доверяю ни одному из них. Только с тобой я могу говорить, потому что ты один встал и выступил против меня в зале суда. А значит, ты поможешь мне сделать все по совести. Здесь действительно жарко и нечем дышать, но я думаю, тебе и правда лучше закрыть дверь. Потому что, как я уже сказал, Алана я убил намеренно, и пора объяснить причину.

– У меня было три года, чтобы найти подходящие слова, – продолжил Майкл после того, как я закрыл дверь. Несмотря на столь долгий срок, первую фразу он не отрепетировал. – Тюрьма хороша для перспективы, в ней чувствуешь себя так, будто все замерло, хотя мир продолжает вращаться вокруг тебя. Ты можешь сидеть и размышлять. Я бы солгал, если бы сказал, что мне не открылось некое духовное видение. – Наверное, я невольно поднял брови, потому что Майкл заговорил, будто защищаясь: – Не хочу слишком углубляться в болтовню о смысле жизни, но, когда убьешь кого-нибудь – прости, когда ты принял решение убить кого-нибудь, – нужно это решение взвесить. Понимаешь?

– Нет, – ответил я, потому что и правда не понимал.

Хотя, излагая все это сейчас, кажется, кое о чем догадываюсь.

– Не знаю, как объяснить, что я чувствовал, когда убивал Алана. Я был в каком-то тумане, делал все механически. Как будто не осознавал, что происходит… – Он протянул ко мне руку ладонью вверх, словно извинялся. – Понимаю, как это звучит, но я не придумываю оправданий, а пытаюсь объяснить тебе: я не знаю, что сделал бы дальше. Что еще мог натворить. Кому причинить боль. Три года я сидел в тюрьме с убийцами, Эрн. Я думал, что убил ради… ну… не просто так. Ради чего-то большего, чем я. И вот я оказался рядом с людьми, которые хвалятся друг перед другом своими подвигами и получают одобрение. Черт возьми, некоторые из них убивали из-за сущей мелочи! – Майкл покачал головой; он терял мысль, расстраивал сам себя. Несколько раз моргнув, он вдохнул, чтобы вернуться к реальности, снова встать на рельсы. – Прости. Я пытаюсь говорить о ценности жизни. Понимаешь? Возьмем иск против Софии. Та семья предъявила больнице претензию на миллионы… Не могу вспомнить сколько. Эрин говорила. Ты только подумай, они сели за стол с адвокатами и, шурша бумагами, вывели сумму. Они решили: «Наш сын стоит столько-то».

– София тут ни при чем. – Я удивил себя тем, как твердо вступился за нее, учитывая, что она таила от меня секрет на пятьдесят тысяч долларов.

– Конечно. Но я просто пытаюсь объяснить. Я держал в своих руках жизнь Алана и взвешивал, сколько она стоит. И во что это обойдется мне, если я покончу с ней.

– Ты решил, что твоя жизнь важнее жизни Алана. – Майкл не великую тайну мне раскрывал, а лишь повторял то, что говорил себе много раз, чтобы как-то примириться с этим и жить дальше. Он пытался сказать, что Алан заслуживал смерти. Ничего нового. Я мысленно решился, покачал головой и выдал: – Можешь забрать деньги. Я привез сумку.

– Нет. Я не про деньги, а про стоимость. Это странно – ощущать, что знаешь цену жизни. Вот и все, что я хотел сказать.

Секунду Майкл задумчиво глядел на меня, понимая, что не убедил. В его глазах злым огоньком блестел отраженный свет нагревательной лампы. А в словах как будто таилась угроза. Словно он сообщал мне, что уже сравнивал цену человеческой жизни с мешком денег, и не колеблясь проделает то же самое с моей. Не знаю, разыгралось у меня воображение или что, но серая стена снега за окном вдруг показалась мне очень гнетущей. Я представил себе снежную бурю на улице, как она налегает на стекла, будто может в любой момент потоком рвоты ворваться в комнату и засыпать нас.

Потом Майкл сказал:

– Как странно, что ты понял меня превратно.

Я не был уверен, пытался ли Майкл сказать, что не удовлетворен ценой, которую получил, или той, которую заплатил, и сообщил ему об этом, но менее красноречиво, чем излагаю это здесь.

– Я пытаюсь объяснить тебе, что получил урок и никогда больше не прибегну к насилию. А ты продолжаешь считать, что тут дело в деньгах? – ответил мне Майкл.

– А это не так?

– Деньги не… Слушай, во-первых, предполагалось, что это будут наши деньги, о’кей? Мы умерли ради них. Это правильно, что они платят.

«Наши деньги». Вот опять. Но кто вторая часть этого «мы»? Любой Каннингем? Я открыл было рот, чтобы задать еще вопрос, но колесо рулетки в моей голове остановилось на одной мысли.

Майкл говорил мне, что это наши деньги той ночью, когда умер Алан. Я подумал, он имел в виду, что заслужил эти деньги, заработал их, украв или убив, и меня приглашает в долю. Несколько часов назад Эрин шепнула мне на ухо: «Это деньги семьи». Вероятно, с тем же намерением – заявить о своих правах, втянуть меня в дело. Майкл и Эрин всю дорогу твердили мне чистую правду, а я упустил ее. Они говорили о владении в буквальном смысле слова.