милиция. Те три плачущие женщины, оказывается, приехали из Иваново-Вознесенска (7) за хлебом и

вот милиция у них конфисковала его. В 2 ч[аса] ночи пришел поезд с теплушками, и я забрался в один

из вагонов. Пошел мелкий [474] дождь со снегом. В 3 ч[аса] ночи поезд пошел.

29 октября. В 12 ч[асов] д[ня] приехал в Арзамас (8) и здесь узнал подробности восстания в Казани

и Москве. На вокзале масса народу, все спорят, горячатся и наконец споры переходят в ругань. В 7

ч[асов] в[ечера] выехал в Москву. На станции всюду шумные митинги и чувствуется, что в России

что-то случилось колоссальное. Со мной в вагоне ехали беженцы из Казани, между ними были

двое [475] из броневого отряда (9), который должен был сдаться большевикам. Беженцы рассказывали

о страшных зверствах толпы убивавшей, жегшей на костре и топившей офицеров, юнкеров и всех

неугодных большевизму. В поезде ехать было свободно, т[ак] к[ак] въезд в Москву был

воспрещен (10). Чем ближе к Москве, тем слухи невероятнее и кошмарнее.

30 октября [476]. Дорогой мы офицеры, которых была масса возвращающихся из отлучки на

фронт, услыхали, что в Москве идет обезоруживание офицеров и даже резня. Перед Москвой все

офицеры попрятали оружие, сняли кокарды и обрезали погоны, приняв полустатский, полувоенный

вид. В 1 ч[ас] дня поезд подходил к Москве. На площади перед фабриками маршировала «Красная

гвардия». На улицах Московских окраин было тихо, ходили обыватели и ездили извозчики, как будто

все нормально и офицеры пожалели свои срезанные погоны. Но эта [477] тишь была только на

окраинах, совсем другое было в центре столицы. Поезд подошел к вокзалу (11). Я подтянул повыше

шашку, чтобы ее не было видно, и пошел на вокзал. Вокзал был переполнен беженцами (12). Еще в

самом начале бойни началось бегство из Москвы. Но тогда уезжали, главным образом, состоятельные

люди – на автомобилях, на собственных экипажах, – та буржуазия, с которой, якобы борятся

большевики. Но с развитием кровопролития росла паника. Под влиянием ее и опасений голода, началось бегство и более широких слоев. Сначала уходили из районов обстрела и разрушения. Во

вторник, когда начались пожары и стрельба достигла крайнего напряжения, стали уезжать кто мог. По

улицам к вокзалу тянулись целые вереницы, преимущественно бедноты, с узелками, со скарбом, завязанным в простыни, мешки. Большинство уезжает на время, в пригородные местности. Многие

увозят семьи и возвращаются. Некоторые вовсе оставляют Москву. Я вошел в зал и сел около одной

группы пассажиров. Это была польская семья, некогда выехавшая из Варшавы, перед взятием

последней (13) и вот теперь захватив, что можно они уезжали на Дон. Я был голоден, как церковная

мышь (14), и увидав у них сыр и колбасу я заговорил по-польски, в награду [478] за что получил и того

и другого. По вокзалу ходили патрули большевиков и всех обыскивали. «Руки вверх» командовали

они подходя с обыском. И испуганный обыватель трепеща как осиновый лист в конце сентября, поднимал руки. Мне было жаль свою шашку отдавать этим проходимцам и я пошел к коменданту

станции, где ее и сдал. По выходе от коменданта меня тоже обыскали и спросили документы. Затем

они подошли к казакам и хотели было взять у них шашки, но они категорически запротестовали и

большевики ретировались. Производили они обыск без всякой системы и было видно, что обыскивают

они не для пользы своего дела, а просто им это доставляет удовольствие; патрули все состояли из

молокососов (15) и среди них не было старых боевых солдат. На вокзале приезжие с багажом

оказались в тяжелом положении: почти не было извозчиков, а если один-другой находился, то ломил

умопомрачительную цену. До 1-й Брестской (16) ул[ицы], это около Зона (17), с меня запросил

извозчик 75 рублей [479]. Конечно, я не поехал и сдавши на хранение вещи, вышел с вокзала и

направился к центру. В прилегающих к вокзалу улицах была масса народу, тоже самое на

Бронной (18). Но уже на Садовой [480], (19) не было никакого движения, только на углах у ворот

домов пугливо жались обыватели. Конного движения не было совсем, только с шумом быстро

носились по всем направлениям автомобили с ощетинившимися штыками, да разъезжали большие

тяжелые автобусы, нагруженные винтовками. Автобусы иногда останавливались и раздавали рабочим

оружие. Где-то в центре слышалась дробь пулемета, ружейные залпы и редкие, глухие орудийные

выстрелы. Подойдя к Красным Воротам (20) я остановился, т[ак] к[ак] дальше к Сухаревой (21) не

пропускали: там были окопы, занятые большевиками. Здесь то и дело проносились санитарные

автомобили, развозя по госпиталям раненых. Я пошел налево по Садовой, затем свернул направо и

вышел к Патриаршим прудам (22). Здесь меня остановил патруль. Проверили документы, обыскали и

сказали, что идти здесь опасно, стреляют. Но в этот момент было тихо, и я решил идти. Со мной

пошли несколько человек из обывателей. На улице не было ни души и ворота все были

забаррикадированы. Пройдя шагов 200 мы услышали впереди дробь пулемета и залпы. Выстрелы

были направлены вдоль улицы и пули с визгом рикошетировали от построек и мостовой. Мы

бросились бежать назад и я укрылся в одних из ворот. Стрельба продолжалась и я перебежками от

ворот к воротам добежал до Спиридоньевского (23) переулка и пошел обратно на вокзал. На вокзале

еще больше публики, т[ак] к[ак] все приезжающие не решаются идти в город из опасения быть

убитыми или ограбленными. Много грабежей происходит не только ночью, но и среди бела дня.

Вооруженные револьверами, шашками грабители командуют: «Руки вверх» и обшаривают карманы, снимают сапоги, платье… На глазах владельцев магазинов увозят мешками их товар и они, конечно не

решаются отбивать. Воры для успеха своего «дела» открывают стрельбу и тем сначала наводят

панику… Сами же беспрепятственно работают. На Хитровке [481], (24) «праздник». Для

нее [482] события – величайшая находка. На вокзале не только в залах, но и в коридорах не было пяди

земли, всюду стояли, сидели и лежали. Местами собирались группами и громко, часто ругаясь

спорили на политические темы. Течение было противубольшевистским, над ними смеялись и громко

ругали, т[ак] к[ак] здесь все был приезжий люд, и фронтовые солдаты старого закала и не в конец

зараженные большевизмом. Я пошел было к телефону, но он не работал. Ко мне подошел какого то

хитровского вида человек и предложил свои услуги снести записку на 1-ю Брестскую ул[ицу]. Мы с

ним сторговались за 6 руб[лей] и он понес