Ну, теперь вы понимаете, как счастливы мы были вместе.

И когда «эксперт» принялся обыскивать мою комнату, я достала одежду, собрала со столика снятые перед сном украшения и ушла в ванную одеваться. Эта самая одежда и была на мне потом почти неделю, и если бы я знала, как все получится, то прихватила бы документы и остальное, но, заходя в ванную с ворохом шмоток и немногочисленными цацками, я понятия не имела, что выйду оттуда бездомной и нищей.

Это из разряда подстилания соломки.

Пока я одевалась, они обшаривали мою комнату. «Эксперт», конечно, не нашел мой тайник с деньгами, но, когда я вернулась в спальню, содержимое моей сумочки было вывернуто на стол, и Бурковский рассматривал его, недоуменно вертя в руках шокер.

— Зачем это тебе?

— Собак отпугивать. — Я начала злиться, и эта злость искала выхода. — Что вы ищете?

— Детка, дело в том, что я давно должен был поинтересоваться, где и с кем ты пропадаешь и как проводишь свое время, но я и подумать не мог, что… Впрочем, все лучше, чем мы думали, наркотиков ты не употребляешь. Как насчет торговли?

Это он к «эксперту» обратился, а тот опрыскивал мои вещи каким-то спреем.

— Следов на вещах нет. — «Эксперт» вздохнул. — Судя по комнате, по вещам, которые здесь находятся, — ничто не указывает на те занятия, в которых вы подозреваете свою дочь. Если нечто такое и есть, то уж точно не здесь. А с чего вообще возникло подозрение, что девушка причастна к… ну, к такой деятельности?

— Она сама призналась своему брату сегодня утром.

Я молча складывала в сумочку свои вещи, думая о том, что пришло время вылетать из этого гнезда. Просто я хотела уйти на своих условиях, но это не получилось. Зато я окончательно убедилась, что живу среди дебилов.

— Здесь ничего нет. — «Эксперт» принялся укладывать свои инструменты в чемоданчик. — Обычная комната девушки, которая много работает и мало отдыхает.

— Работает?!

Бурковский воззрился на «эксперта» в удивлении.

— Конечно. — Мужик вздохнул. — Вот ее расписание — записная книжка, которую я нашел в сумочке, говорит о том, что расписание очень плотное. Похоже, она организовывает праздники, куча визиток поставщиков цветов, воздушных шариков и прочей мишуры для вечеринок. Дисконтные карты нескольких магазинов, торгующих спиртными и безалкогольными напитками в розницу и мелкооптовыми партиями. В телефоне номера клиентов и координаты хозяев помещений, фотографии наиболее удачных вариантов оформления залов, тортов, сервировок. Девушка давно и всерьез занимается этим бизнесом, причем без помощников. Откуда взялась версия с наркотиками, я не знаю, но, по моему мнению, тут произошла какая-то ошибка.

Ну, хоть кто-то в этом дурдоме оказался Другим Кальмаром.

Я в упор смотрела на Бурковского, который даже в лице изменился. Я вам и раньше говорила, что он не сволочной мужик, просто привык всем рулить, но в тот момент я была очень зла и на него, и на мать тоже, и на кретина Янека, так что я не собиралась облегчать никому из них жизнь, сказав что-то типа: «Ну, ничего, ошиблись, с кем не бывает!» — они заварили эту кашу, теперь пусть попробуют расхлебать. И хотя я всегда знала, что нужно прятать свои настоящие эмоции, но в тот момент я была слишком зла.

Девушка имеет право иногда выплеснуть раздражение.

«Эксперт» ушел, а мы с Бурковским остались, и мать притаилась в кресле. Для полного счастья не хватало только Янека, и все семейство в сборе. Но дело в том, что я не знала, что им говорить, вообще не знала. Они унизили меня, поставили в идиотскую ситуацию, влезли в мои дела, распотрошили мои личные записи и копались в моих вещах — якобы для моего же блага, но дело в том, что это не так. Они плевать хотели на мое благо, они просто хотели защитить свою жизнь от меня.

Потому что если бы Бурковского интересовало мое благо, он бы просто спросил у меня.

Но он сделал то, что сделал, — грубо, безжалостно, без колебаний и сомнений сломал то внутреннее равновесие, которое я выстраивала долгие годы. Его интересовал лишь результат, то есть ему во что бы то ни стало нужно было решить проблему, и он привык решать проблемы, шагая напролом. А что я при этом чувствую, его не интересовало вовсе. Вот и судите сами о том, что я для него значила. Для всех для них. И все эти разговоры о якобы семье — просто разговоры.

Ну, и с чего бы ему со мной церемониться?

Мать смотрела на Бурковского не отрываясь. Она всегда говорила то, что от нее ожидалось, просто ей нужно было видеть Бурковского, чтобы понять, что ей говорить и как реагировать, а сейчас она не понимала, потому что Бурковский выглядел немного виноватым. А она не умела чувствовать себя виноватой, у нее всегда были виноваты другие — не важно, в чем. Да во всем!

— Зенек…

— Ладно. — Бурковский остановился и в упор посмотрел на меня. — Ладно…

Он тоже не знал, что говорить, и лучше бы ему тогда было промолчать, но он не мог промолчать, он считал, что должен объясниться, и я тоже так считала, хотя мне все было ясно. Он понятия не имел, что я зарабатываю на себя, он знать не знал, что я за человек, чем занимаюсь, как мыслю. Ему это никогда не было интересно. Он просто приютил меня в своем доме, потому что у него, по сути, не было иного выхода, как приютил бы бездомную кошку, и это был его дом. И Янека, и матери. Это был их дом, а моим он не стал, у меня была просто комната, которая условно считалась моей, но сегодня мне дали понять, что ничего моего здесь нет. Ну, я поняла, не дура. Я и раньше это понимала.

— Я знаю, что ты сейчас злишься.

Да уж конечно, я злюсь. А с чего бы мне и не злиться? Учитывая обстоятельства — кто бы не злился? Но я ничего не стану говорить, потому что ему сейчас надо, чтобы я отбила его пасс и уж тогда он сориентируется. А без этого ему никак, он не знает, как со мной говорить, и не знал никогда.

Никто из них не знает.

— Послушай, все это неправильно. И твой брат, возможно, неверно истолковал твой сарказм. Я могу допустить также, что перегнул палку, но ты должна меня понять: все просто так совпало. И мы с матерью не знали, чем на самом деле ты занимаешься… Конечно, это непростительно, и тем не менее ты могла бы и сказать, я бы помог тебе, и…

— Мне не нужна была помощь.

Даже когда была нужна, я не обращалась к Бурковскому — просто потому, что не хотела и дальше быть обузой. Хватит того, что я для матери обуза, если не материального плана, то с эмоциональной точки зрения ей было бы лучше, если бы меня не было.

Но дело в том, что я не хотела, чтобы ей было лучше.

— Я понимаю. — Бурковский вздохнул. — Я был занят, выстраивать отношения у меня не было времени, и вчера мы тебя ждали к обеду, а ты не появилась, а причины я не знал… Мы не знали. А потом ты приходишь под утро, между делом заявляешь, что торгуешь наркотиками и…

Мне резко надоел этот идиотский разговор, вся суть которого свелась бы к одному предложению: извини, я идиот и мой сын идиот, но сказать такое Бурковский не мог, а потому смотрел на меня выжидающе, словно ждал подсказки, что сказать, чтобы не признаваться в собственной глупости.