С наступлением февраля небо очистилось от туч и проглянуло робкое солнце. Его слабые лучи были не в силах растопить ледяной панцирь на реках и старицах. Зима продолжала властвовать на Дону и не спешила уступать место весне. Свирепый степняк, налетавший из Калмыкии, шершавым языком поземки выметал все живое с улиц города. И только на армейских полигонах Северо-Кавказского военного округа (СКВО) продолжали звучать выстрелы, рычали двигатели танков и БТРов. Боевые расчеты отрабатывали до автоматизма навыки ведения боя.

Командование округа не давало подчиненным расслабляться. Бандитское подполье на Северном Кавказе продолжало огрызаться и подло жалить, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков. Смертоносное дыхание необъявленной войны доносилось до самых отдаленных гарнизонов СКВО. В любую минуту из штаба округа мог поступить приказ: выдвинуться в заданный район и принять участие в очередной контртеррористической операции. В этом состоянии между войной и миром одной из немногих отдушин для военных оставался отпуск — светлое пятно в череде дежурств, командировок и нарядов. О нем армейскими остряками было давно сказано лаконично и емко: «Вот подул февраль холодный — в отпуск едет Ванька-взводный. Только солнце запалит — в отпуск едет замполит. Солнце, море и инжир — в отпуск едет командир».

Следуя этому правилу, старшина отдельного батальона охраны и обслуживания штаба СКВО Джемал Накидзе был обречен на отпуск в феврале. Такая перспектива его не очень-то расстроила. В это время года в его родном Батуми — благодатном южном субтропике — в советские времена не было бы отбоя от желающих поправить свое здоровье на курортах черноморской жемчужины. После стылых сибирских городов и Москвы, задыхавшейся от смога, счастливый обладатель путевки терял голову, попадая в этот земной рай.

Получив в строевой части отпускной билет, а в финслужбе деньги, старшина Накаидзе с легким сердцем отправился на родину. Там его ждали жена, двое детей и не только они. Счастливый отпускник, истосковавшись по семейному уюту, беззаботно отдавался отдыху. Однополчане по совместной службе на 12-й военной базе МО России, до недавнего времени дислоцировавшейся в Батуми, зачастили в гости. В разговорах с ним они живо интересовались жизнью в России и тем, как он устроился на новом месте — в Ростове. Накаидзе откровенно делился с ними своими впечатлениями. На шутливые замечания друзей: «Все, что имеется в батальоне, должно принадлежать старшине» Накаидзе гордо отвечал: «Я служу не на продскладе, а в батальоне охраны штаба округа».

Так, в мелких семейных заботах и в общении со знакомыми один за другим летели дни отпуска. И вот однажды у Накаидзе зазвонил телефон. Собеседник представился Георгием и тут же перешел на короткую ногу — предложил называть себя Гией, а затем назначил встречу. Попытка Накаидзе уклониться от нее не увенчалась успехом. Гия многозначительно заметил: «Это в твоих интересах».

Порывшись в памяти, Накаидзе вспомнил, как накануне передислокации личного состава и техники 12-й российской военной базы к новому месту, в Россию, на него вышел некий Георгий. В разговоре он настойчиво, словно гвозди, вбивал в его сознание мысль о том, что настоящий грузин, где бы тот ни находился, должен в трудную минуту прийти на помощь родине. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, к чему клонил Георгий. И Накаидзе, чтобы отделаться от него, пообещал помочь. На том они расстались. С того дня ни Георгий, ни его коллеги о себе не напоминали.

Тон и напор Георгия — Гии вынудили Накаидзе пойти на встречу. За несколько минут до назначенного времени он был на месте и нервными шагами описывал замысловатые круги. Гия появился неожиданно и оказался тем самым Георгием. Почти одногодка, среднего роста, плотного телосложения, темноволосый и с большими залысинами, он почти не изменился, разве что в движениях появилось больше вальяжности. Крутая иномарка и строгий деловой костюм говорили о том, что Гия занимал не последнее место в спецслужбах Грузии, а твердый взгляд подчеркивал серьезность намерений. У Накаидзе стало тоскливо на душе, а физиономия приняла кислое выражение. Холодные, будто льдышки, глаза-буравчики Гии бесцеремонно сверлили Накаидзе, и тот понял, что отделаться обещанием «любить родину, как родную мать», уже не получится.

Начало разговора подтвердило его опасения. Гия, представившись сотрудником спецслужбы Грузии, с ходу взял хитрого старшину в оборот и принялся методично долбить его вопросами, от которых попахивало шпионажем и немалым тюремным сроком. Он опросил Накаидзе о характере службы, назначении подразделения, выполняемых им задачах, потребовал сообщить установочные и характеризующие данные на командиров, а также другие сведения, составляющие служебную тайну.

Накаидзе вертелся, как уж на сковородке и, ссылаясь на подписку о неразглашении, пытался уклониться от ответов. Презрительно хмыкнув, Гия поставил его перед выбором: быть обвиненным в шпионаже в пользу российской разведки, так расценили в грузинской спецслужбе его недавние разговоры с бывшими сослуживцами, либо помочь родине в ее борьбе «с империей зла, поддерживающей сепаратистские режимы в Абхазии и Южной Осетии».

Накаидзе затянул старую песню: «Если завтра война, если завтра в поход», — то обязательно придет на помощь родине. Гия не стал его слушать. И тогда Накаидзе использовал последний аргумент — сослался на суровый режим секретности в подразделении и особиста, который, по его словам, «днюет и ночует в батальоне и все про всех знает». И от этого аргумента Гия не оставил камня на камне и пригрозил ему «большими проблемами».

Накаидзе дрогнул, как и большинство шпионов, он рассчитывал, что окажется хитрее контрразведки, и дал согласие на сотрудничество с грузинской спецслужбой. Далеко не последнюю, а возможно, решающую роль в его решении сыграл меркантильный интерес. В качестве компенсации за работу Гия пообещал помочь Накаидзе оформить в собственность квартиру в Батуми, а также щедрое денежное вознаграждение.

Заключив этот союз с самим «дьяволом», он взял на себя обязательство: предавать и продавать сослуживцев. В оставшиеся до отъезда в Ростов дни Накаидзе под руководством Гии прошел краткий курс шпионского ликбеза. В Россию он возвращался с заданием по сбору сведений о частях СКВО, их боевых и мобилизационных возможностях. Вместе с тем в грузинской спецслужбе трезво оценивали скромные разведвозможности старшины батальона и потому дополнительно ориентировали на подбор кандидатов в агентурную сеть будущей резидентуры — офицеров, имеющих доступ к секретным документам или проходящим службу на штабных должностях.

По прибытии в часть Накаидзе в первые дни службы был тише воды ниже травы. Внутренний страх вязал шпиону язык. Сослуживцы не узнавали своего старшину, который раньше не чурался компаний и не лез за словом в карман. Прошел месяц-другой, а Накаидзе все не решался связаться с Гией. Прохладную весну сменило жаркое лето, а в жизни старшины ничего не менялось. Она шла своим чередом. Особист — сотрудник военной контрразведки, периодически появлявшийся в батальоне, в разговорах с ним дальше обсуждения общих вопросов о положении дел в подразделении, сохранности оружия и боеприпасов не шел. Шпион приободрился и, посчитав, что прежние его страхи были излишними, взялся за выполнение задания Гии.