И действительно, из лесу вышли три мехвода в классических комбинезонах и шлемах от Гуччи, то есть от РККА. Всего с энкавэдэшниками и водителями оказалось 28 человек (из них 8 водителей), остальные 18 погибли, трое ранены, всего в колонне было 49 человек, кстати, боекомплекты в танках полные. Но пусть пока полежат в танках. И мы, попрыгав в грузовики, рванули как пули (ну почти как пули) в лагерь.

Проехав километра два, услышали за нами грохот, ну и как же не посмотреть, что там да как? Сгоняв на мотоцикле, ребята выяснили, что по шоссе двигается немецкая колонна. Потому водители с танкистами уехали на машинах и мотоциклах, а я с отделением наших бойцов да гэбнюк со своими гэбэшниками, придя на шоссе, скрылись в придорожных кустах. Мало ли кто и куда едет, вдруг какой профит поимеем? Вскоре показалась колонна танков, немчура ехала на броне (жара – июнь), один из развиздяев пиликал на аккордеоне, остальные подпевали какой-то бравурный марш на своем верхнесаксонском, или нижнесилезском, или правобаварском, ну или левовюртембергском, английский учил я в школе…

До нас еще метров 500–800, и я говорю парням:

– Автоматчики, стреляем по членам экипажей, сидящим на броне, те, кто с винтовками и с карабинами, стреляйте по бочкам, что за танками. Огонь строго по команде – «Бей гадов!», отход тоже, отходим по-пластунски по команде – «Отбой».

В группе у нас четыре автомата, у меня «ППШ», у Аржанухина немецкий трофей, у Елисеева ППД на шее висит и еще ППД у одного из гэбистов. Остальные вооружены винтовками-Мосинками (гэбисты) и немецкими карабинами (наши).

За это время немцы кончили горланить свой марш и начали петь грустную песню, наверно, почуяли, суки, что щас им карачун будет.

И когда первые пять танков уже миновали нас, а с нами поравнялся шестой, я крикнул «Бей гадов!», на немцев сразу посыпались разнообразные пули, как пистолетные из «ПП», так и винтовочные из винтовок и карабинов, «аллес гемахт» начался. В врага всадила два магазина «ППД» (по 73 патрона), магазин «ППШ» (еще 71 патрон) и рожок немецкого автомата (30 патронов), ну и винтовочники влепили по обойме в баки и в бочки, огонь весело загорелся, немцы остановились, а мы дали ноги.

Сразу по тому месту, откуда мы делали карачун, немцы вдарили башенными пулеметами танков, а нас уже нема, пишите, камерады, до востребования, на главпочтамт. Обозленные немцы начали бить затем по площадям танковыми пушками, а мы уже давно отползли до безопасного места, встали и побежали как лани. Нам признание наших талантов немцами ни к чему, ребята мы скромные и местами скоромные. Немчура попалила еще минут пятнадцать и, обматерив нас от всей тевтонской души, скорей всего ушли, собрав своих мертвяков и потушив два танка (оба загорелись от огня из бочек). Ну не голыми же танками в лесу шнырять, они ж не знают, что нас чуть меньше взвода и мы не имеем ни одной противотанковой гранаты, они-то думают, может, что у нас тут батарея ПТО трехорудийная.

Правда, когда отползали, гэбэшного бойца Анкудинова убило, прям в темя попала пуля из танкового пулемета, вот суки, все-таки одного отквитали. Анкудинова его сослуживцы вытащили, и прямо у дороги на нашу базу мы его похоронили, на дереве, у могилы, один из гэбистов ножом вырезал:

Здесь похоронен боец НКГБ Анкудинов Петр Валерьевич, 15 ноября 1921—27 июня 1941, вечная память герою.

Ну и оттуда пошли в лагерь.

В лагере нас ждали две новости, одна ожидаемая и прогнозируемая, как падение курса доллара после поголовного приступа диареи у всех министров и топ-менеджеров США, то есть Онищук пока не вернулся. И вторая новость, меня ждал какой-то дядька, заарестованный Кравцовым, и с ним, по словам Кравцова, надо сразу побазарить. В шалаше сидел дедок лет 60 (может, больше, на нем не написано), высокий, широкий, со светло-русыми волосами (и ни одной седой волосинки), но с монгольским почти лицом, эдакий Батый-блондин.

– Здравствуйте, э…

– Арсений Никанорович Ильиных, здравствуйте, командир.

– Здравствуйте, Арсений Никанорович, какими судьбами?

– Я, паря, первый секретарь здешнего горкома партии, остался, чтобы повоевать в тылу, у меня опыт партизанской войны еще с Гражданской. Из приаргунских казаков я, станицы Чалбутинской, в германскую, то есть в мировую войну, воевал в первом Аргунском казачьем полку[105]. Затем мы устанавливали Советскую власть, ну и тут полезли всякие семеновы, унгерны, колчаки да каппели с ниппелями, вот мы и попартизанили. В тридцать пятом назначен из заведующих районо ажно вторым секретарем горкома, ну, это у нас на Дальнем на Востоке в сороковом перевели сюда на повышение, когда братьев белорусов освободили. И тут на тебе, бабушка, Юрьев день, немцы пришли, зарыл бы я их на рассвете. А я же теперь хочу попробовать вспомнить былое, тряхнуть стариной, думаю, если от моего тряхания немчуры станет поменьше, то и от меня, значит, с моим тряхом есть еще польза. Не думаю, что немцы семи пядей во лбу, погонял я их в империалистическую, и тут погоняю, зарыл бы я их на рассвете. Кстати, я коренной гуран!

– Гуран? Это что, индеец, что ли?[106]

– Сам ты индеец, гуран – это смесь русского и бурятского народов, понял?

– Простите, не знал, товарищ Ильиных, а насчет остального, от нас-то что надо? Оружие, патроны?

– Да нет, старлей, хочу я предложить тебе воевать вместе, у меня опыт, знание местности, у тебя, паря, молодость. Да и из окружения вам, паря, выходить долго, да с потерями, вот и давай тут и повоюем вдругорядь.

– Да мы, товарищ Ильиных, того же мнения и придерживались, тоже думаем пошуровать в тылу фашистов, и пользы много, и идти далеко не надо, опять же весело.

– Так, хорошо, с чего планируешь начать?

– Так мы уж начали, Арсений Никанорович, собираем технику, вооружение, топливо, снаряды и оружие.

– Похвально, паря, могу присоветовать, что и где еще собрать, тут у нас на МТС склад ГСМ есть, зараз можно его прикарманить, нечего немцам шиковать за счет Наркомсельхоза. Причем там же в подвале оружие есть, даже пушки с зарядами к ним, пока немчура не прочухала, забрать надо, ведь приграничье, вот и хранили на всякий, надо отграбить народное добро.

Тут в шалаш входят Елисеев с Ивашиным, и, увидев Ильиных, энкагэбэшник лезет обжиматься к секретарю горкома.

– Арсений Никанорович, какими судьбами?

– Да вот решил попробовать, понравится ли немцам в 41-м то, что не нравилось японцам в двадцатом, попартизанить, зарыл бы я их на рассвете.