интересами его страны. Первоначально Палмерстон отвергал идею итальянской федерации, так как считал, что австрийское господство в северной Италии — надёжный оплот против французской экспансии. Однако австрийцы своим неумением управлять настроили против себя итальянцев, поэтому присутствие Австрии на Аппенинском полуострове было серьёзной опасностью как для мира в Европе, так и для самой монархии Габсбургов. Не случайно, в 1849 году в своей знаменитой речи по поводу революции в Венгрии он «забыл» о своём принципе национализма и либерализма. Австрия для поддержки своей независимости и целостности должна искать помощи России. В целом Пам совершенно искренне признал, что «политическая независимость и свободы Европы связаны… с использованием целостности Австрии как великой европейской державы». Она, в конце концов, естественный союзник Великобритании в Балканском регионе. Поэтому в том, что касалось польского, венгерского или румынского национального движений, Палмерстон не шёл дальше общих деклараций. Как отмечает один из его биографов, «он и пальцем не пошевелил для их поддержки». Когда в 1830–1833 году в Лондоне появились представители польских повстанцев, Палмерстон вежливо и внимательно выслушал их и выразил искреннее сочувствие. Их движение было популярно в Англии и парламенте, но король и слышать о них не хотел. Палмерстон лишь учтиво извинился за короля, поскольку поляки, провозгласив низложение царя Николая как польского правителя, покусились на монархический принцип, поэтому им не следует обижаться на невнимание монархов.

Свои взгляды на международные отношения Палмерстон довольно открыто выразил в одном частном письме. «Моя доктрина заключается в следующем: мы должны полагаться только на себя, руководствоваться только собственными принципами, использовать другие правительства, когда мы этого желаем, а они проявляют готовность служить нам, но никогда не идти у них в кильватере, а напротив вести их за собой, когда и куда сможем, но никогда и ни за кем не следовать… нужно избегать похвальбы своим влиянием на других, ибо хвастовство подобного рода может привести к разрушению этого влияния… сталкивающиеся интересы других стран создают благоприятную обстановку для проведения британского курса». Это не мешало Палмерстону в официальных выступлениях говорить о возвышенных принципах, хотя, по сути дела, и там в завуалированной форме прослеживается его концепция, изложенная выше. В одной из самых знаменитых своих речей в палате общин он сказал следующее, причём заключительные слова стали крылатыми: «Мы вступали в войны во имя свободы Европы, а не во имя того, чтобы увеличить на несколько процентов наш экспорт. Мы вступали в войны не ради роста вывоза своих товаров, а для защиты свободы народов и сохранения баланса сил… Истинная политика Англии — быть проводником справедливости и права… и я полагаю, что истинной политикой Англии, вне вопросов, затрагивающих её собственные политические или коммерческие интересы, является защита справедливости. Проведение этого курса с умеренностью и благоразумием, не превращаясь во всемирного Дон Кихота, но используя свой вес и материальную поддержку там, где, по её мнению, совершена несправедливость… У Англии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, у неё есть только постоянные интересы и защищать их наш долг»[125]. В том, что касается России, Палмерстон довольно открыто обосновывал свою неприязнь к этой стране: «Мы знаем, что наши взгляды и интересы диаметрально противоположны русским… Россия — великий враг Англии; это утверждение исходит не из личных чувств, а потому, что её интересы и цели несовместимы с нашими интересами и безопасностью; главной задачей нашей политики на предстоящие годы является противодействие ей». Франция внушала ему опасения тем, что под флагом революционных идей она могла, как во времена Революции и Наполеона, начать территориальную экспансию, поэтому согласие с ней в начале 1830-х годов Палмерстон считал временным. Эти внешнеполитические установки были сформулированы Палмерстоном в период его первого пребывания в должности, они оставались программными для британской дипломатии вплоть до XX века, а во многом и позже.

Интересно, что фигура и политика Палмерстона вызывают противоположные оценки у британских и зарубежных историков, в том числе и российских. Его соотечественники видят в нём апостола либерализма, свободы и прав народов. Иностранные авторы, напротив, видят в нём воплощение «коварной политики Туманного Альбиона», человека, который ради эгоистических узконациональных интересов неоднократно шёл на обострение международной обстановки, дипломата, который более всего предпочитал приемы дипломатии кулака, прикрывая их красивыми фразами о свободе и демократии. Ещё одно противоречие возникает в том, что Палмерстон и европейские политики подходили друг к другу со своих, национальных позиций. Первый несколько преувеличивал силу общественного мнения в Европе и считал, что, как и в Англии, через речи и газеты можно оказывать влияние на политику, континентальные министры, особенно Бисмарк, преувеличивали его влияние на ход вещей и на прессу. Они были искренне убеждены, что британская пресса и общественное мнение идут за Палместоном, а не наоборот, как утверждают почти все английские историки. Словом, по своим убеждениям и манере поведения лорд Палмерстон был скорее типичным английским сквайром, нежели тем новоявленным Макиавелли, за которого его пытаются выдать. Он, в сущности, являлся прагматиком и оппортунистом.

Применительно к 1830-м годам особенно отчётливо бросается в глаза грубость, иногда нарочитая, лорда Палмерстона. Уже говорилось о том, как недипломатично ответил министр иностранных дел французам по поводу Бельгии и границ с ней. Старый Талейран, который являлся в то время послом в Лондоне и повидал всякое, был во многом возмущён тоном своего контрагента. Когда в 1834 году лорд Мельбурн формировал кабинет, послы многих держав просили его не назначать Палмерстона в министерство иностранных дел. Однако премьер-министр не мог игнорировать его влияние, и всё осталось по-прежнему. Палмерстона называли, обыгрывая его фамилию, лорд Пемза (Lord Pumice Stone), намекая на его «негладкое» обращение. К началу 1840-х годов Британия благодаря своему министру иностранных дел испортила отношения почти со всеми странами, ввязалась в войны в Афганистане и Китае, готовилась послать армию в Египет, что привело бы к войне с Францией (а вероятно, и с Россией), а США заняли недружественную позицию и угрожали Канаде.

Наконец, Палмерстон испортил личные отношения с королевой. Вначале молодая Виктория с уважением относилась к своему министру и прислушивалась к его советам, находила его умным и забавным. Он знакомил её со светским и дипломатическим протоколом. Он даже посоветовал ей писать обращения в письмах карандашом, чтобы можно было проверить и поправить, составил выдержку из родословной книги европейской аристократии «Готский альманах». Когда Палмерстон покидал свой пост вместе с уходящим кабинетом в 1841 году, Виктория отметила его «ценную службу». Со временем, особенно после замужества, пришло понимание того, что за забавной болтовней о пустяках скрывается желание держать главу