На следующий день после обеда, когда Аня сидела в кухне, усердно трудясь над своим лоскутным покрывалом, она случайно взглянула в окно и увидела Диану, стоящую возле Ключа Дриад и подающую ей таинственные знаки. В то же мгновение Аня выбежала из дома и полетела в долину; удивление и надежда сменяли друг друга в ее выразительных глазах. Но надежда поблекла, когда, подбежав, она увидела удрученное лицо Дианы.

— Твоя мама не смягчилась? — задыхаясь, спросила она.

Диана уныло покачала головой:

— Нет. Ох, Аня, она говорит, что больше не позволит мне играть с тобой. Я плакала и плакала и говорила ей, что ты не виновата, но все бесполезно. Я только уговорила ее позволить мне сбегать сюда и попрощаться с тобой. Она сказала, что я могу сходить, но только на десять минут, — она заметит время по часам.

— Десять минут — это слишком мало, чтобы успеть проститься навеки, — сказала Аня со слезами. — Ах, Диана, обещай никогда не забывать меня, подругу своей юности, какие бы близкие друзья ни появились в твоей жизни в будущем.

— Конечно не забуду, — всхлипнула Диана, — и никогда у меня не будет другой задушевной подруги… я не хочу другой. Я не смогу никого полюбить так, как тебя.

— О, Диана, — воскликнула Аня, складывая руки, — ты меня любишь?

— Ну конечно. Разве ты не знала?

— Нет. — Аня глубоко вздохнула. — Я, конечно, думала, что и тебе нравлюсь, но даже и не надеялась, что ты меня любишь. Ах, Диана, я не предполагала, что кто-то может полюбить меня. Никто никогда меня не любил, сколько я себя помню. Ах, это чудесно! Это луч света, который вечно будет прорезать мрак моего жизненного пути, отныне разошедшегося с твоим, Диана… О, скажи это еще раз!

— Я тебя по-настоящему люблю, Аня, — заверила Диана, — и всегда буду любить, можешь быть уверена.

— И я всегда буду любить тебя, Диана, — сказала Аня, торжественно протягивая руку. — и в будущем память о тебе вечно будет сиять словно звезда над моей одинокой судьбой, как написано в той повести, последней, которую мы читали вместе. Диана, дашь ли ты мне на память один из своих черных как смоль локонов, чтобы я могла вечно хранить его как самое дорогое сокровище?

— А у тебя есть чем отрезать? — спросила Диана, вытирая слезы, вызванные Аниными трогательными речами, и обращаясь к практической стороне вопроса.

— Да, к счастью, у меня в кармане передника лежат мои рабочие ножницы, — сказала Аня и торжественно срезала один из локонов Дианы. — Прощай навек, любимая подруга! Отныне мы должны быть чужими друг другу, живя так близко. Но мое сердце будет вечно хранить верность тебе.

Аня стояла и провожала Диану взглядом, печально взмахивая на прощание рукой каждый раз, когда та оборачивалась. Потом она вернулась домой, ничуть не утешенная этим романтичным прощанием.

— Все кончено, — сообщила она Марилле. — У меня никогда больше не будет подруги. Мне еще хуже, чем прежде, потому что теперь у меня нет Кейти Морис и Виолетты. Но даже если бы они и были, это ничего не изменило бы. Почему-то такие придуманные девочки уже не могут удовлетворить после настоящей подруги. У нас с Дианой было такое трогательное прощание у источника! Оно навсегда останется для меня священным воспоминанием. Я говорила самые трогательные и возвышенные слова, какие могла придумать… Диана дала мне свой локон, и я собираюсь сшить для него маленький мешочек и носить его на шее всю жизнь. Пожалуйста, проследите, чтобы меня с ним и похоронили, потому что, я думаю, жизнь моя окажется недолгой. Возможно, когда миссис Барри увидит меня мертвой и окоченевшей, она почувствует угрызения совести из-за того, что она сделала, и позволит Диане присутствовать на моих похоронах.

— Не думаю, чтобы тебе грозило умереть от горя, пока ты можешь болтать не переводя дыхания, — сказала Марилла без всякого сочувствия.

В следующий понедельник Марилла была безмерно удивлена, увидев Аню, спускающуюся из своей комнаты с корзинкой книг в руке и решительно сжатыми губами.

— Я возвращаюсь в школу, — объявила она. — Это все, что осталось мне в жизни теперь, когда моя подруга безжалостно отторгнута от меня. В школе я смогу смотреть на нее и предаваться мыслям о минувших днях.

— Лучше бы ты предавалась мыслям о своих уроках и задачках, — сказала Марилла, ничем не выдав своей радости от такого неожиданного оборота событий. — И надеюсь, мы больше не услышим о грифельных дощечках, разбитых о чью-либо голову, и прочих подобных вещах. Веди себя хорошо и делай, что велит учитель.

— Я постараюсь стать образцовой ученицей, — согласилась Аня меланхолично. — Не думаю, чтобы это оказалось очень приятно. Мистер Филлипс говорил, что Минни Эндрюс — образцовая ученица, а в ней нет даже искры воображения или живости. Она такая скучная и тупая и, кажется, ничему никогда не радуется. Но я чувствую себя такой подавленной, что, вероятно, мне будет нетрудно стать похожей на нее. Я буду ходить в школу по большой дороге. Я не в силах была бы пройти одна по Березовой Дорожке. Я всю дорогу плакала бы горькими слезами.

В школе Аню встретили с распростертыми объятиями. Ее воображения не хватало в играх, голоса — в песнях, театральных способностей — при чтении вслух в обеденный час. Руби Джиллис во время чтения Библии украдкой переслала ей три синие сливы, а Элла Макферсон подарила огромную желтую маргаритку, вырезанную из обложки каталога семян, — разновидность украшения парты, высоко ценившаяся в авонлейской школе. София Слоан предложила научить ее вязать крючком прелестнейшие кружавчики, чтобы украсить ими передничек. Кейти Бултер дала ей бутылочку из-под духов, чтобы держать в ней воду для грифельной дощечки, а Джули Белл старательно переписала на листочек бледно-розовой бумаги с зубчиками по краям следующие душевные излияния:

К Ане

Лишь первая вечерняя звезда

Прольет на мир свой яркий луч легко,

Подругу вспомни верную тогда,

Хотя она, быть может, далеко.

— Так приятно, когда тебя ценят, — восторженно вздыхала Аня, рассказывая Марилле в тот вечер о школе.

Не только девочки «ценили» ее. Когда Аня после обеда вернулась на свое место — мистер Филлипс посадил ее рядом с образцовой Минни Эндрюс, — она обнаружила на своей парте большое и сочное «ананасное» яблоко. Аня схватила его и только собралась впиться в него зубами, как вспомнила, что единственным местом в Авонлее, где росли такие яблоки, был старый сад Блайтов по другую сторону Озера Сверкающих Вод. Аня отбросила яблоко, словно это был раскаленный уголь, и демонстративно вытерла пальцы носовым платком. Яблоко оставалось лежать нетронутым на ее парте до следующего утра, когда маленький Тимоти Эндрюс, который подметал школу и растапливал камин, присвоил его в качестве дополнительного дохода. Более благосклонный прием встретил великолепный карандаш для грифельной дощечки, покрытый красно-желтой полосатой оболочкой и стоивший два цента, в то время как обычные карандаши стоили только один. Его прислал ей после обеда Чарли Слоан. Аня соизволила благосклонно принять карандаш и наградила дарителя улыбкой. Чарли почувствовал себя на седьмом небе от радости и в результате наделал таких ужасных ошибок в диктанте, что мистер Филлипс оставил его после уроков их исправлять.