— Все нормально? — спросил он.

Я снова покачал головой: нормально.

— Ты где был? — поинтересовался я, хотя мне было все равно.

— А этот «афганец» опять в клубе, — сказал Молоток, видимо, не расслышав вопроса. — Забежал, когда мы этих чертей разнимали... Выгнать его?

— Не надо, — ответил я.

Мимо нас, задев меня плечом, прошел позер.

«Надо что-то сделать, — думал я. — Что-то надо делать. Надо собраться. Они же как звери, всё чувствуют...»

— С бокалом, — кивнул на позера Молоток.

— Уважаемый, на улицу с бокалом нельзя, — сказал я позеру.

Он покосился на меня брезгливо, отпил вино и выплюнул его на ступени, едва не попав в стоявшую ниже девушку.

— Вернись в зал, — еще раз попросил я.

— Тебе уже объяснили, как себя вести? — ответил позер, повернув ко мне свое расплывшееся, омерзительное лицо; в губастом приоткрытом рту его, как что-тоживое, готовое выпасть, шевелился влажный и толстый язык.

«Господи, он-то откуда знает», — подумал я тоскливо.

— Вот веди себя, как тебе сказали, — процедил позер.

Я сглотнул вязкую слюну и увидел, что рядом, делая странные движения пальцами рук, словно разминая их, стоит «афганец», слушает нас.

Опять медленно и редко закрапал дождь.

Мимо, вальяжный, с очень довольным лицом, прошел высокий москвич, спустился уже со ступеней, но вдруг обернулся:

— Ну, ты все понял, да? — сказал он мне громко.

Я не отвечал. Молоток непонимающе озирался, заглянув пару раз мне в лицо.

— Ты меня не слышишь, что ли? — спросил москвич, вернувшись назад, подойдя ко мне в упор.

— Я все слышу, — ответил я раздельно.

Он кивнул головой и направился к джипу. «Афганец» за моей спиной засмеялся хрипло. Позер делал странные гримасы лицом, словно не давая выпрыгнуть тому, кто поселился в его рту.

— Вам говорят, с бокалом нельзя, — сказал наконец позеру не понявший ничего толком Молоток.

— Не трогай меня, — ответил позер, развернулся, случайно плеснув вином прямо на грудь Молотку, и вернулся в клуб.

— Черт! — шепотом выругался Молоток и стал отряхивать вино с груди.

— Обмочились, хлопчики! — воскликнул «афганец» и снова захохотал.

— Иди на хер, — сказал ему Молоток, и «афганцу» стало еще смешнее, он уже сипел от смеха.

Мы вернулись к нашей стойке, уселись на табуретки. Я прислонил голову к стене, задрав берет на затылок и открыв мокрый лоб.

— Чего такое? — спрашивал Молоток. — Я не понял. Чего случилось-то?

— Ничего, — ответил я. — Ты же видишь, ничего не случилось.

— А чего этот, высокий, так с тобой разговаривал?

— Ничего, — снова повторил я. — Ничего особенного.

Молоток замолчал недовольно. Ему не понравились мои ответы. Он задумался, и было видно, насколько тяжело ему думать, не озвучивая свои мысли вслух.

Посетители клуба начали разъезжаться.

Я сидел у стойки, стараясь никого не видеть, ни о чем не думать, но мне отчего-то мнилось, что каждый выходящий иронично оглядывает меня. Это казалось невыносимым, но — ничего, выносил, терпел, курил...

Пачка пошла на убыль. Я уже не убирал ее со стойки.

Та, что подходила ко мне — «...надо же, я не спросил ее имя...», подумал я, — она тоже прошла мимо, не сказав ни слова, даже не кивнув головой. Взяла такси и уехала, не обернувшись. Я смотрел на нее из-за стекла, ждал зачем-то, что обернется. Это было важно.

Молоток все молчал, иногда внимательно глядя, как вытаскиваю новую сигарету, и сразу отворачиваясь, когда я прикуривал, — чтобы не смотреть мне в лицо.

«Афганец» еще какое-то время стоял на ступенях, все раскачивался, скаля иногда лицо в улыбке, потом махнул рукой в нашу сторону и, спотыкаясь, пошел пешком.

Около пяти часов, посчитав выручку, выкатился Лев Борисыч и, не попрощавшись, уехал. Он, впрочем, никогда не прощается.

Презрительно цокая каблучками, вышла покурить Аля. Кривя некрасивое личико, глубоко затягивалась, стоя к нам вполоборота, чтобы я видел ее и понимал то, как она относится ко мне. Следом выскочил Вадик, отчего-то повеселевший. Тоже закурил, за компанию с Алей. Он курит одну сигарету за ночь — вот в это время, в пять утра, на рассвете.

Какой сегодня кислый рассвет. Бодяга, а не рассвет.

Москвичи выходили почти последними. Я, лишенный эмоций, с пустой головой, ждал, что высокий опять остановится, скажет что-нибудь, но он, громко икая, разговаривал с водителем и прошел мимо, словно меня больше не существовало.

За ними тянулся позер, в фойе он остановился, чтобы надеть свой плащ. Я смотрел, как он долго размахивает им, обдавая нас дурным запахом еле ощутимого гнилья. Позер торопился, хотел поспеть сказать что-то московским гостям, но не успел, они уехали, сразу дав по газам и нагло сигналя всем, кто брел по дороге.

Позер вышел на улицу. Вадик при его появлении юркнул в клуб, но успел получить пухлой рукой по ягодице. Позер довольно осклабился в убегающую спину Вадика, увидел нас, громко собрал слюну и плюнул, попав на стеклянную дверь. Желтое, густое, словно раздавленный и пережеванный моллюск, текло по стеклу.

Я спрыгнул с табуретки, она упала, загрохотав у меня за спиной.

Позер поспешил вниз по ступеням.

Размахивая рукой, он подзывал таксиста.

«...На своей не хочет ехать, пьяный...» — успел подумать я. Такси поехало к нему навстречу — но я успел быстрее.

Развернув позера за плечо, я сделал то, чего никогда не позволял себе делать с посетителями клуба, — ударил его в лицо, в челюсть, плотным ударом. Поймал его за плащ, не позволил упасть. Схватил за волосы, они были сальные и скользкие, выровнял голову и ударил снова, метясь по зубам.

Отпустил позера, и он упал вперед лицом, отекая кровью, слюной, еще чем-то.

— Он не поедет, — сказал я таксисту ровным голосом. Таксист кивнул головой и укатил.

Молоток, с красным лицом, ударил ногой, пудовым своим берцем, позера по ребрам. Его подбросило от удара. Закашлявшись, он встал на четвереньки и попытался так идти. Я наступил на его плащ.

— Не уходи, — сказал я ему.

Молоток еще раз ударил позера — по животу, и мне показалось, что изо рта позера что-то выпало.

Руки его ослабли, он не устоял на четвереньках и упал лицом, щекой в лужу, выдувая розовый пузырь, который все время лопался.

Я присел рядом, прихватил его покрепче за волосы на затылке и несколько раз, кажется семь, ударил головой, лицом, носом, губами об асфальт. Вытер руку о его плащ, но она все равно осталась грязной, осклизлой, гадкой.