В первую неделю августа парижане берут напрокат два легких гоночных велосипеда, обтягиваются лайкрой и превращаются в гонщиков. У него такие часы, которые следят за пульсом и пищат, если сбавишь темп. Мы смотрим, как они разъезжают по краю пропасти. Они все так же говорят нам bonjour раз в день, когда приходят за хлебом. Больше никто не слышал от них ни единого слова. Их не видели в Сен-Шиньяне. Они когда-нибудь ездят за покупками в Сен-Пон? Мы небрежно спрашиваем в супермаркете, видел ли кто-нибудь черный “мерседес” с парижскими номерами. Никто не видел.

Я звоню Эмилю Бартезу, чтобы одолжить электронасос, и по ходу неторопливой беседы интересуюсь парижанами, которые спят в его кровати и подсыпают хлорку в его бассейн.

— А, — удивленно говорит он. — Ну и что это за люди? Я даже не знаю, как их зовут. Их прислало агентство “Холидэй” из Парижа.

— На самом деле, — замечает Симона, — есть что-то очень странное в этой парочке из Парижа. Они никогда не пользуются мангалом и никогда не едят на улице.

Мы все соглашаемся. Да. Очень странно. Не пользуются мангалом. Быть беде.

Поскольку школьные радиопередачи закончились, до Rentree[57]я веду очередную серию “Профессионального английского для профессионалов”. К нам поступил запрос из центрального управления жандармерии в Монпелье. Нельзя ли подготовить мини-серию английского для полиции? Пока у школьников les vacances? Конечно, отвечает мой продюсер. С радостью. Я не понимаю, зачем французской полиции может понадобиться английский язык. Но мой продюсер не принимает возражений.

— Многие международные преступники отказываются общаться на других языках, — объясняет она. — Для нас это возможность наконец сделать что-то общественно полезное. Не просто английский для работы с компьютером, английский в гостинице, английский в кафе, английский в турбюро, английский для заказа билетов на самолет, английский для прибытия в Лондон, английский для покупки оружия, английский для ресторанов, английский для проката машины.

— Ладно, ладно, все ясно.

Я начинаю представлять себе допросы в переводе. Методы изощренных угроз. На выходе получается язык кино. “Подпиши это признание, жалкий склизкий ублюдок, а то я размажу твои внутренности по столу”. Так никто на самом деле не говорит. Какие преступления больше всего распространены во Франции? Кража со взломом, воровство, побои и наркомания. Наркоманский английский мне неведом. Исследований по нему нет, жаргон меняется каждый день, справочников не выпускают. Я решаю выбрать английский для кражи автомобиля. Со мной такое случилось во Франции, и я в курсе лингвистических тонкостей.

У меня украли мой черный “мерседес”.

Вы уверены, что его украли?

Пожалуйста, напишите регистрационный номер.

Была ли ваша машина оснащена сигнализацией?

Вы не оставили автомобиль незапертым?

Нет, сигнализация подсоединена к центральному замку.

Был ли у него стандартный номер безопасности?

Вы в этих краях отдыхаете?

Да, мы сняли дом в горах.

Мы в отпуске.

Мы живем в Париже.

Их отпуск бесконечен. Ко второй неделе августа мы приходим к выводу, что они — профессиональные атлеты. Заранее тренируются к играм двухтысячного года. Больше ничто не может объяснить неустанные занятия велогонками, плаванием, бегом, аэробикой и вообще весь их режим. Они продолжают говорить раз в день bonjour и больше ничего. Они никогда не снимают темные очки. У них идеальные фигуры. Они невозможно красивы. Мы никогда не видели их глаза.

Погода внезапно меняется прямо перед ouverture de la chasse[58]. На деревню, как маска с наркозом, опускается белый капюшон жары. Я, чертыхаясь, езжу на работу два раза в неделю и устраиваю скандалы продюсеру и звукооператорам. В остальное время лежу в темной комнате с закрытыми окнами и тяжело дышу. Мы встречаемся на зеленой скамейке после одиннадцати вечера и обмениваемся банальностями про canicule[59]: хуже, чем в прошлом году, совершенно невыносимо, глобальное потепление, ручей высыхает, собаки едва дышат, когда это кончится? Парижане начинают свои утренние пробежки на заре, до того, как белый капюшон окутывает горы. Столбик термометра поднимается выше 38 градусов. Мы поливаем овощи дважды в день и радушно приветствуем Pompiers-Forestiers[60], которые проезжают мимо на своих желтых грузовиках и, задыхаясь, просят холодной воды. Они следят за пожарами с верхушек холмов. Пожаров нет.

La chasse est ouverte! Сезон открыт. Мужчины надевают камуфляжные куртки, красные шапки и отправляются в леса в белых фургонах. Собаки в кузовах радостно подвывают.

Мадам Рубио сообщает мне, что ненавидит охоту. Раненый кабан искромсал ее любимого пса, что обошлось ей в 750 франков ветеринарных расходов. Она раздраженно хмыкает вслед фургонам. Иветта боится, что на нее нападет кабан, пока она возится в своем винограднике на красных склонах. Она надеется, что мужчины убьют их всех. Я слышу, что кабан сопит среди зарослей моей черники. Я запираю все двери.

Иногда я вижу их по ночам — задумчивых, волосатых, неторопливых. В свете моих фар, когда я медленно еду домой по холмам, они выглядят серыми.

Мужчины охотятся только ранним утром. К половине двенадцатого они возвращаются в деревню, делят добычу, кормят собак, правят свои длинные изогнутые ножи на точильных камнях. В такую жару после полудня уже никуда не выберешься. Собаки теряют след и не могут найти кабана в зарослях. Днем они лежат без движения, лениво отмахиваются от мух, их колокольчики царапают гравий и тихо позвякивают.

Папи хватает меня за шиворот, пока я прохлаждаюсь на зеленой скамейке:

— Пойдем со мной на охоту. Тебе давно пора увидеть, что это такое.

Папи восемьдесят три года. Вот уже семь лет он грозится взять меня на одну из своих утренних вылазок. Теперь он всерьез настаивает. Я понимаю, почему: Папи боится, что его охотничьи деньки подходят к концу. И, к сожалению, ему нужно что-то кому-то доказать. В этом году он провел целый месяц в больнице в Перпиньяне: бронхит. Он прав. Мне надо пойти с ним. Я соглашаюсь. Мы бредем к его дому, и Папи наливает мне убийственный стакан домашней eau de vie[61], семьдесят пять процентов алкоголя. В магазине такого не купишь. Чин-чин, Папи. Вот. Мы улыбаемся друг другу, стоя в тусклом ореоле сорокаваттной лампочки — больше он ничего вешать над обеденным столом не соглашается, — и он снимает ружье с гвоздя над камином.