Остальные пассивные участники словесного поединка потупили глаза, скрывая истинные мысли.

— Ну что ж, — весьма неискренне и натянуто улыбнулась Анна, отметавшая любые посягательства на самое святое и сокровенное, даже в шутку. Она хорошо представляла, что произойдет, если Инесса затем перейдет к описанию своих представлений о том, как будет складываться жизнь писательницы и ее мужа. Воображение у нее богатое, словарный запас тоже, при минимальной тактичности. Например, обрисует, как Анна восседает верхом на изнемогающем от сексуальных трудов муже, с блокнотом в руках, пытаясь максимально точно описать получаемые эротические ощущения.

Или, наоборот, как заброшенный муж, отчаявшись получить доступ к телу писательницы, найдет утешение на стороне. Обрисует по такому случаю душераздирающую сцену, в которой Анна восседает в кровати при включенном ночнике, где-нибудь в три часа утра, торопливо дописывая пришедшую в голову литературную идею в вытащенный из-под подушки блокнот. Доходит до описания очередной эротической сцены, машинально оглядывается в поисках традиционного импульса для вдохновения и только тут замечает, что мужа рядом нет. Еще раз недоверчиво смотрит на часы, упрямо показывающие все то же расположение стрелок. Потом опять на вакантное место рядом. Странно, если не сказать больше. И вдруг вспоминает, что его не было в этой постели уже давно. По крайней мере, больше недели. Боже правый! Стоит задуматься над тем, есть ли у нее все же муж? Или мужья существуют только в романах? Где же он, единственный, любимый и ненаглядный? Смахнув набежавшую слезу, она замечает на ночном столике уже покрытую пылью записку, в которой этот изверг сообщает, что… Что именно? Ну, скажем, что устал быть подопытным литературным кроликом. Устал от неухоженности бытия, от того, что некому заштопать носки, разогреть тосты с сыром и потереть спинку в ванной. И даже от однообразия проекции ее груди и бедер, а также цвета волос. В общем, ему нужна совсем другая. Другая во всем. А главное, не умеющая читать и писать. Далее Анна не стала фантазировать. Стало и так понятно, что такой разговор допустить нельзя. Иначе можно утратить уважение к себе, надолго стать объектом общих шуток и быстро потерять новоприобретенный ореол. Такого завершения встречи она не могла допустить. Поэтому специально перешла на суховатый канцелярский язык, в свое время усвоенный в лингвистическом центре.

— Будем считать, что творческая дискуссия прошла в целом плодотворно, выявив вместе с тем некоторое различие в подходах сторон в практике решения стоящих проблем. Это я о постели, Инесса, — на всякий случай пояснила она. — Никаких испытаний. Это исключено. Лучше тренируйся на своем «пупсике» в читальном зале. Как только решится вопрос о Роберте, я вас всех извещу. Буду ждать от вас информации по будущим романам, как договорились. А сейчас пора по домам. Мы и так слишком засиделись. И с пивом позволили себе лишнее. Иначе вопрос о чужой постели не встал бы, — не удержалась она от повторного и грозного по тональности предупреждения.

После длительных рождественских каникул потянулись рутинные будни. Все тот же ежедневный маршрут на работу до набережной Грискай, пять раз в неделю. Все те же привычные лица коллег с трафаретными улыбками и стандартными разговорами. Спасала только литературная работа. Ее тайная вторая жизнь, скрытая от окружающих, даже от ближайших родственников. Она уже закончила вчерне написание книги о себе самой и теперь занималась ее бесконечной шлифовкой. В принципе, она понимала, что этим можно заниматься до бесконечности. Что когда-то надо будет остановиться и отослать свое творение в выбранное издательство. Отдать свой созревший плод в чужие руки, то ли на поругание, то ли для восхождения к славе.

Но вначале никак не могла решиться на такой шаг. Боялась инстинктивно провала из-за какой-нибудь неучтенной мелочи, недоработанного пустяка. Говорят, что постоянное недовольство собой, своим творением — это хороший признак для творческой личности. Умение каждый раз найти и исправить в нем какие-то недостатки — это признак таланта и будущности автора. Может быть, и так. Но пока что она от этого только страдала.

В конце концов, проблема решилась иным путем. Поскольку издаваться она решила в Лондоне, то естественно, встал вопрос о необходимости перевода текста. С полным самообслуживанием. Кому как не автору лучше всего изложить на чужом языке то, что создано на родном. То, что получилось в итоге лингвистической трансформации, выглядело как-то странно и фантастично, даже порой просто незнакомо. Несколько дней она колебалась, решая, отсылать ли этот литературно-лингвистический продукт Роберту. Но потом сдалась под давлением обстоятельств. Другого выхода все равно не было.

Эти коллизии мешали ей начать работу над новыми романами. При этом приходилось обманывать подруг, всех троих, посвященных в ее новую жизнь. Рассказывать им о том, как успешно идут их дела, как развивается их литературная жизнь в остросюжетных и занимательных любовных перипетиях. Инесса, Элли и Лиззи, естественно, так и не смогли договориться между собой, кому быть первой в будущем романтическом сериале. Даже поссорились и почти две недели не общались друг с другом. Отказались и от жеребьевки, и от посредничества Анны в решении спора. Так что некоторое время пришлось общаться с ними по отдельности и каждой объяснять, что она выбрала именно ее в качестве прообраза для нового романа. Но только — тсс, строго между нами, по большому секрету. Главное — ни слова, ни полслова об этом остальным.

Наверное, именно эта хитрость и помогла восстановить старую дружбу. Сейчас подруги изредка встречались, тая на лицах загадочные улыбки Моны Лизы, призванные продемонстрировать свое явное, но скрываемое из вежливости превосходство. Что поделаешь, успокаивала себя Анна. Такова она, литературная жизнь, со своими правилами игры.

Пару раз она выезжала на выходные в горы, к дядюшке Густаву. Выбраться к другому дядюшке, Фердинанду, в Пибер, все как-то не получалось. Помогало выжить в новых условиях общение с Робертом. Изредка он звонил по телефону, а чаще присылал письма по электронной почте. Пояснил, что такова столетняя национальная традиция — использовать для общения почту. Изменилась только форма, перейдя в электронный формат.

В своих довольно суховатых и однообразных посланиях он сообщал, что продолжает тренировки в стипль-чезе. Даже выступил уже на нескольких соревнованиях, и не безуспешно. Как-то раз даже похвастался, что выиграл на скачках в Вустере главный приз — чайный сервиз из знаменитого «вустерского» фарфора. О своей литературной деятельности он писал еще более скупо. Только однажды не выдержал в телефонном разговоре и очень долго жаловался на то, что в «мире любовных романистов» никто его не понимает. В издательствах и редакциях, специализирующихся в этом жанре, на ключевых постах сидят женщины, которые видят в мужчине что-то вроде браконьера, забравшегося в чужие угодья. Считают его работу глупой блажью. Немногие мужчины относятся еще хуже, видя в нем чуть ли не предателя и разрушителя основ мужского мироздания. Даже обычно всеядные и беспринципные литературные агенты отказываются от спекулятивных гонораров, лицемерно ссылаясь на отсутствие опыта проталкивания такой специфической книжной продукции. А некоторые смотрят с явной жалостью, как на человека, у которого не совсем благополучно с рассудком. Полагают, что это проявление негативных последствий феминизации общества. Женские болезни начинают заражать и мужской организм. В общем, процесс продвижения мужского любовного романа на литературный рынок застопорился намертво, на самой начальной стадии. Заморожено на этапе рукописи. Конечно, можно было бы издать книгу хотя бы небольшим тиражом за свой счет. Но это было бы фактическим признанием собственной литературной импотенции, бессилия и слабости. Если его официально и единогласно отвергает литературное сообщество любовных романистов, тем хуже для этого общества. Значит, оно недостойно его. Недостойно его таланта. Оно одряхлело и исчерпало себя. Превратилось в общество слепых и глухих «литературных инвалидов». Это оно теряет возможность поступательного развития, не видя новые, перспективные дали, не способное отряхнуть с себя пыль и тлен обветшалых и абсурдных представлений.