Но в XVII столетии русские войска стали часто терпеть поражения от европейских наемников, чья служба строилась на принципиально иных основаниях. Да и вообще европейские армии, в том числе и польско-литовская, стремительно менялись. Старинное «рыцарское ополчение», подобное русскому поместному ополчению, уходило в прошлое. Его замещали воинские части постоянного состава, спаянные дисциплиной, высокой выучкой, имевшие боевые коллективы, «сработавшиеся» в обстановке военных действий. Они могли освоить сложные маневры и эффективные тактические приемы. И разумеется, во главе таких воинских частей ставились постоянные командиры, а не те, кого предпочтет воевода в очередной кампании. Это не избавило поляков, литовцев и шведов от поражений, которые время от времени наносили им русские, особенно при осаде и обороне крепостей – этим наши вооруженные силы традиционно славились. Но в поле все чаще боевые столкновения складывались для русской армии неблагоприятно.

Постепенно вызрела идея модернизировать армию.

А это значило, во-первых, создать части, вооруженные и обученные по западноевропейским образцам, но состоящие из русских бойцов. И ко второй половине XVII века они уже выросли в серьезную силу, получив наименование «полков нового строя». С течением времени туда все чаще назначали русских командиров взамен европейских наемных инструкторов. При Федоре Алексеевиче, например, под Чигирином, в борьбе с турками, они показали себя достойно. Но как «считать» тамошних начальников по местническим «случаям» – не очень понятно. Вся «линейка» новых чинов для среднего и старшего командного состава никак не соотносилась с чинами старыми. Это приводило порой к путанице и административным проволочкам.

И во-вторых, следовало превратить слабо организованные массы дворянской конницы в дисциплинированную боевую силу, действующую на постоянной основе. А значит, требовалось, как минимум, назначить постоянных офицеров. Не как раньше: новый поход – новые головы и новые сотники, а навсегда. Но как их поставишь, когда такой подбор противоречит кадровой политике, опирающейся на стихию местничества? Местничество-то основано на подборе и притирке человека к человеку, ситуативно.

Тяжело. Неудобно.

Первые Романовы начали постепенно ограничивать местничество. На протяжении XVII века, особенно после Великой Смуты, русская знать, теряя виднейших своих представителей, понемногу сдавала позиции, утрачивала волю к сопротивлению. Несколько десятилетий правительство с разных сторон подходило к айсбергу местничества и откусывало маленькие кусочки. Айсберг, разумеется, уменьшался, но габариты его оставались весьма внушительными. Эта политика – медленного сокращения ледяной горы – перешла по наследству от государя Алексея Михайловича к его сыну. Окончательная отмена местничества произошла именно при нем – третьем в династии Романовых царе, Федоре Алексеевиче. Государь твердо решил искоренить этот общественный институт. В речи перед собранием властей духовных и светских он с гневом обрушивался на это «порождение преисподней»: «Сие местничество. благословенной любви вредительно, миру и братскому соединению искоренительно. паче же Всевидящему оку мерзко и ненавистно!» В 1682 году он целиком и полностью обрушил древнюю систему «гарантий».

В «соборном деянии» об уничтожении местничества говорилось: «Быти всем во всех чинах без мест.» А кто нарушит это постановление, того «.лишить данные ему милости государской, чести, в каковой он тогда будет, а поместья его и вотчины взять на великого государя».

Отмена местничества – сильнейший, можно сказать, губительный удар по русской родовой знати. Борьба закончилась. Права аристократии пали.

Мощь родового начала в истории Московского царства огромна. Оно намного сильнее влияло на весь склад политического устройства, нежели на Западе. Такова особенность исторического развития России. Единая общерусская государственность, появившаяся из россыпи земель и княжеств, первое время была слаба, а соседи ее – сильны. Государственность юная, очень непохожая на древнекиевскую, сгоревшую в огне монголо-татарского нашествия, медленно устраивалась и тратила изрядную часть своих ресурсов на постоянную оборону границ. Отсюда ее предельная милитаризация. В таких условиях родовое начало, более архаичное по сравнению со служебным, играло для нее роль подпорки. Когда пришла пора отказываться от него, воздвигать приоритет службы над родом, слом родовых привилегий стал делом времени. Но этот слом по необходимости должен был происходить медленно – слишком уж долго использовалась чудесная «подпорка». И если бы кто-то из правителей не совершил решительного шага в этом деле, процесс «ампутации» мог бы длиться поколениями.

Федор Алексеевич отважился совершить его.

Вместе с тем родовая честь аристократических семейств не уничтожалась. Она всего лишь теряла силу как аргумент при занятии ключевых должностей. Отмена местничества мыслилась, очевидно, как первый шаг в сторону создания единого дворянского сословия – наподобие польского шляхетства. При этом, разумеется, вряд ли кто-нибудь всерьез мог подумать о противопоставлении русского «шляхетства» власти русского царя. Польское благородное сословие получило изрядную долю своих прав, борясь с монархами, – вымогая привилегии для себя и ставя стеснительные рамки государям. Оно имело самостоятельное политическое значение, никак не связанное с волей и желаниями королей. Притом в некоторые периоды польской истории значение это оказывалось выше политического веса самой королевской власти. Московское государство такой борьбы не знало. Русское дворянство XVII века во всем зависело от государей – их гнева и милости. Самостоятельную силу в России имела лишь незначительная группа служилой аристократии, но именно она-то в 1682 году и лишалась своих привилегий, именно она-то и ослабела.

Иначе говоря, различие между знатью и общей массой дворянства разом уменьшилось. А с течением времени оно сокращалось все больше.

Наиболее мощная и независимая от царской власти группировка в составе русской политической элиты теряла свои позиции. А значит, вместе с тем падала возможность увеличения прав, увеличения политической самостоятельности и всего дворянства. Для низших и средних слоев русского дворянства в ближайшей перспективе от этого никакой беды не предполагалось. Напротив, перед ними настежь открыли двери для служебного роста, для них окончательно сняли запрет на занятие высших государственных и военных постов. Но при всем том само карьерное продвижение оказывалось целиком и полностью под контролем у монарха. Следовательно, в перспективе долгой проигрывали и эти слои.

Единое дворянское сословие будущего теоретически могло пополняться лишь по трем каналам. Либо естественным приплодом старых дворянских фамилий, либо «выезжими» дворянами из Европы, Кавказа или азиатских государств, либо царскими пожалованиями дворянского положения недворянам за особые заслуги. Последнее случалось крайне редко и не имело устойчивой «процедуры». Таким образом, «выслужить» дворянский статус удавалось лишь считаным единицам и в виде исключения. Введение родословных книг, произошедшее по приказу Федора Алексеевича в 1680-х годах, теоретически еще более затрудняло переход купца или, скажем, ремесленника в дворянское звание.