– Верю! – Она осторожно освободилась из его рук. – Конечно, я тебе верю!

– И ты скажешь… если спросят?

– Конечно, – сказала Римма мягко. – Не бойся, я все сделаю, как надо. Не бойся, – повторила она.

Игорь прижал ее к себе. Она осталась безучастной.

Он поднялся и сказал виновато:

– Я должен бежать. Тетка просила вернуться пораньше, брат неспокоен. Она боится оставаться с ним одна. А мама совсем плохая.

И уже у двери он спохватился и спросил:

– А как ты?

– Хорошо, – ответила Римма. – У меня все хорошо.

Что-то встало между ними. Какая-то недоговоренность, недоверие рождалось… Игорь топтался в коридоре в своей светлой куртке с темным, плохо отмытым кровяным пятном, от которого Римма не могла оторвать глаз. Он никак не решался открыть дверь и не знал, что сказать. Они стояли в коридоре, держась за руки.

«Он боится, что я откажу ему, – подумала вдруг Римма. – Он боится разозлить меня своим уходом».

– Я пошел? – произнес Игорь неуверенно.

– Да, конечно. Иди.

– Римчик, не беспокойся, – он протянул руку, словно хотел погладить ее по голове. Рука застыла на полпути. Он не решился дотронуться до нее, не смотрел в глаза.

Боль и жалость сдавили ей горло. Не было больше самоуверенного сильного Игоря. Перед ней был маленький перепуганный мальчик. И внезапно, шестым или седьмым чувством любящей женщины она поняла, чего он боится… Не того, что его обвинят в убийстве, или вернее, не только этого. Он связал в одну цепочку погибшего в автокатастрофе генерала Медведева, людей, пытавших его брата в пустом доме под Веной, и убитую генеральшу! Он боится за мать, за искалеченного брата, за себя. Он был полон страха. Бедный, бедный… Убийство генеральши опрокинуло всю их жизнь. Оно изменило их обоих. Ничего уже не вернется. Все ушло и больше не вернется…

– Иди, – сказала Римма, – иди и не бойся. Я сделаю все, как надо.

– Спасибо, – пробормотал Игорь.

Она стояла на лестничной площадке, кутаясь в шерстяной платок, пока не услышала, как далеко внизу хлопнула входная дверь, и только тогда вернулась в опустевшую комнату. Подошла к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу. На улице уже зажигались фонари. Игоря не было видно. Она пропустила его. Жалость к нему, к себе, к ним обоим – сдавила ей горло.

«Все! – сказала она себе. – Не вздумай разреветься, не поможет. Ничего уже не поможет».

Но было поздно, слезы щипали глаза, и больно стало в груди. Лицо ее некрасиво сморщилось, и она заплакала. Она плакала, громко всхлипывая и подвывая, как воют по покойнику бабы где-нибудь в глухой, богом забытой деревне, утираясь тыльной стороной руки. Оконное стекло запотело, пошло радужными пятнами. Пропала улица, поток машин и люди. Пропал весь мир. Она осталась одна, и помочь ей было некому.

Она погасила верхний свет, слишком яркий, и включила торшер в стиле ретро – вишневый шелковый абажур с бахромой. Принесла из кухни веник и совок, смела осколки стекла в совок. Подняла с пола Виталикову картину, постояла, раздумывая, что же с ней делать. Отнесла в кладовку, запихнула под коробки с разным барахлом.

В ванной умылась холодной водой, вытерлась и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Отражение из зеркала не имело ничего общего с ослепительной красавицей Риммой. Это была уставшая, не очень молодая, незнакомая женщина с заплаканными красными глазами и узким бледным ртом, в уголках которого резко выделялись мелкие сухие морщинки. Незнакомка безучастно смотрела на Римму.

– Ты же все понимаешь, – сказала ей Римма, – ты же понимаешь, что это и была та «ослепительная и блаженная встреча», и больше ничего уже не будет? Все нелепо и жалко. Не сердись, так получилось, извини…

Незнакомка из зеркала смотрела на Римму и не отвечала. Римма отвернулась от зеркала, погасила свет и вышла из ванной, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В кухне достала из шкафчика стакан, налила воды из чайника. В спальне вытащила из тумбочки у кровати стеклянную трубочку, высыпала на ладонь крошечные желтоватые таблетки. Пересчитала. Их было девятнадцать. Движения ее были спокойны и неторопливы. «Очень сильный препарат, – предупредила соседка-врач, – вы поосторожнее».

– Сильный препарат… – повторила Римма вслух.

Она улеглась в постель и закрыла глаза. Лицо горело от слез и холодной воды. Она почти сразу стала погружаться в теплую стоячую воду сна, уходя все дальше и дальше назад… в прекрасное и беззаботное время, которое есть у всякого человека, куда всякий человек, когда приходит черед, хочет вернуться…

…Ей снилось, что она бежит по парку ранним сентябрьским утром. Ярко светит солнце, небо синее-синее, глубокое, без единого облачка; непросохшая роса блестит на траве. После первой недели занятий их класс на весь день отправляется кататься на речном кораблике.

Радость переполняет ее – впереди замечательный, бесконечный, по-летнему жаркий день, сверкающая на солнце речка, горячие песчаные дюны. В руке у нее корзиночка с бутербродом и яблоками из их сада. В парке гуляют зевающие владельцы собак.

– Риммочка! – кричит радостно Леонард Ильич, ее летний поклонник. – Риммочка, подождите!

Рука его привычно ныряет в карман брюк и достает пригоршню карамелек в пестрых обертках. Он приходил в читальный зал, где она подрабатывала летом, и долго листал толстые журналы. Она ловила на себе его частые взгляды из-под старомодной оправы очков. Карамельки, которые он дарил, Римма клала на «обеденный» стол за стеллажами – для всех!

– Смотри, Римма, что ты с мужиком делаешь! – смеялась толстая Мария Федоровна. – Он же эти конфеты пять лет таскал в кармане, берег, никому не давал! А тебе взял и отдал все разом!

Девочки осторожно разворачивают карамельки, отдирая намертво приставшую обертку.

Собака Леонарда Ильича, роскошная пожилая колли Эльвира, стоит рядом с хозяином. Римма на ходу треплет ее по загривку и бежит дальше. Леонард Ильич и Эльвира с сожалением смотрят ей вслед. Они бы с удовольствием побежали, да не зовут их! Римма вихрем слетает по бесконечной деревянной лестнице, колоколом вздымается коротенькая клетчатая юбочка. Внизу на причале покачивается на легкой волне кораблик, на капитанском мостике ждет капитан, обветренный, как скалы. Шумная стайка одноклассниц… Мальчики стоят отдельно, чуть в стороне. Повзрослевшие за лето, солидно разговаривают и курят… И среди них – Павел Костенко, умный, ироничный Пашка Костенко, математический гений и гордость школы… Римма знает, что он ждет ее, с нетерпением поглядывая в сторону парка, откуда она должна появиться…

Римма спит. На осунувшемся измученном лице ее улыбка…

«Присяжные заседатели, как правило, склонны верить свидетелям, – так начиналась статья дипломированного американского юриста и ученого Элизабет Лофтус. – Им кажется, что люди, видевшие случившееся своими собственными глазами, самые надежные свидетели. Однако это далеко не так. Исследования показали, что когда человек говорит: «Я видел», это на самом деле значит: «Я думаю, что я видел».