– Помнится, он довольно бледно выглядел в поставленных Бриджит «Сексуальных извращениях в Чикаго»[74], – сказал Гэри. – То и дело забывал реплики, запинался. С тех пор его в театре не видать.

Эйдриан положил записку на стол и зевнул.

– Скорее всего, зубрит, готовясь к первым экзаменам. Он всегда был ровно таким занудой. Подай-ка мне Джастина с Мирославом.

Вечная лужа в проходе между двумя колледжами – Королевским и Св. Екатерины, – как обнаружил Эйдриан, замерзла. Весне придется с ней повозиться. Он поплотнее обернул шею Мирославом, своим кашемировым шарфом, и вышел под ледяной ветер, порывами налетавший вдоль Кингз-Пэрейд. Нередко говорят, что Кембридж – это первая остановка ветров, дующих с Урала: в тридцатые то же самое было верно и в отношении политики, не только погоды.

Не податься ли мне в политику? – подумал Эйдриан. Привыкший неизменно идти наперекор господствующим тенденциям, он чувствовал, что левые того и гляди совсем выйдут из моды. Длинные волосы уже вышли, расклешенные джинсы тоже, скоро и к пирогам с элем никто уже не будет притрагиваться – канапе и «Сансер» в лучшем случае, хрустящие хлебцы и минеральная вода – в худшем. Трефузис жаловался, что нынешний первокурсник жестоко его разочаровывает.

– Они теперь вступают в ряды студентов и в брак одновременно, если вы простите мне этот силлепсис, – как-то сказал он. – Пристойность, порядок и пустоголовость. Ни легкомыслия, ни безответственности. Помните то дурацкое описание Леонарда Баста в «Говардс-Энд»?[75]«Он отказался от красоты животного ради фрака и набора идей». Замените фрак рубашкой в полоску, и получите современного кембриджца.

Поспешая мимо Сенат-хауса, Эйдриан заметил двух стариков, стоявших перед витриной книжного магазина «Боуз-энд-Боуз». И добавил в свою походку пружинистости, что часто делал, проходя мимо людей пожилых. По представлениям Эйдриана, старикам следовало взирать на его атлетическую упругость с туманной тоской по собственной юности. Не то чтобы он хотел порисоваться или посыпать солью раны дряхлых старцев, нет, на самом деле Эйдриан считал, что оказывает им услугу, возможность испытать ностальгию, как если бы он насвистывал тему из «Хэппидрома»[76]или раскручивал диаболо[77].

Едва миновав, с беззаботной легкостью, стариков, Эйдриан оступился и с глухим ударом рухнул наземь. Один из стариков помог ему подняться.

– Вы не ушиблись, юноша?

– Нет, все хорошо… должно быть, поскользнулся на льду.

Используя Джастина, свой зонт, в качестве трости, Эйдриан заковылял по Тринити-стрит, безжалостно высмеивая себя:

– Жопа ты, Эйдриан. Да еще и обставившая все прочие жопы мира на целую милю. Прекрати это немедленно, или я с тобой разговаривать больше не буду. Так-то вот!

– Какая-то проблема, сэр?

– О, простите, нет… я просто… напевал.

Он и не заметил, что произносит все это вслух. Привратник Тринити окинул его подозрительным взглядом, и потому Эйдриан, дабы доказать, что не соврал, намеренно и недвусмысленно запел, хромая по Большому двору.

– Как решишь ты проблему Марии? – заливался он. – Как поймаешь облачко в небе? Как описать, что такое Мария? Попрыгунья, уклончивая клоунесса.

Квартира Хьюго располагалась в угловой башне. Той самой, в которой лорд Байрон держал медведя, что и навлекло на него гнев властей колледжа, чванливо уведомивших его, что держать домашних зверей в жилых помещениях строжайше запрещено. Байрон же уверил их, что это зверь отнюдь не домашний. Медведь не прирученный, до того уж дикий и свирепый, что дальше некуда, – и властям пришлось с неохотой разрешить ему держать медведя и впредь.

– Как разрешишь ты проблему Марии? Как сможешь поймать лунный луч?

Хыого открыл дверь.

– Я нес с собой банку паштета из кильки, полдюжины картофельных лепешек и пакетик с лично мной приготовленной смесью формозского улунга с апельсиновым чаем, – сообщил Эйдриан, – однако неподалеку от Киза на меня набросилась шайка разбойников и все отняла.

– Ничего, – сказал Хьюго. – У меня есть немного вина.

Похоже, только вино у него и было. Хьюго доверху наполнил две кружки.

– Очень мило, – одобрительно прихлебывая, похвалил Эйдриан. – Интересно, как им удалось научить кошку присаживаться по нужде на бутылку?

– Дешевое, это главное.

Эйдриан оглядел комнату. Количество пустых бутылок заставляло предположить, что дешевизна и вправду составляла тот решающий фактор, коим Хьюго руководствовался при покупке вина. Обставлена квартира была очень скудно – помимо казенных столов и стульев, единственными вещами, которые привлекли любознательное внимание Эйдриана, были стоявшая на столе фотография матери Хьюго, актрисы; висевшая на стене афиша «Питера Флауэрбака», на которой Эйдриан, с цилиндром на голове, уводил Хьюго от рычащего Гэри; горстка томиков «пингвиновской» классики; гитара; несколько пластинок и проигрыватель.

– Итак, Хьюго, старая ты попка, как оно все?

– Все ужасно, – ответил Хьюго.

По виду его сказать этого было нельзя. Пьянство никак не отражается на облике юности. Глаза Хьюго оставались яркими, кожа чистой, фигура подтянутой.

– Работа замучила?

– Нет-нет. Просто я в последнее время много думаю.

– Ну что же, полагаю, для этого мы сюда и поналезли.

Хьюго подлил себе в кружку вина.

– Я решил посмотреть, удастся ли добиться от тебя прямого ответа. Ты совратил меня в мой первый школьный год, а после полностью игнорировал, пока не наврал, будто Свинка Троттер был влюблен в меня… кстати, правду об этом мне рассказал Джулиан Ранделл. А потом ты совратил меня снова, притворясь спящим. Несколько лет спустя, когда ты обманом вырвал у моей школы победу в крикете, ты сказал мне, что вовсе не спал в ту ночь, чего я на самом деле не знал, хоть и уверил тебя в обратном. Что происходит потом? Ах да, ты подделываешь роман Диккенса и выводишь в нем персонажа с моей внешностью, занимающегося любовью с человеком, который выглядит точь-в-точь как ты, пока человек этот спит. По-моему, все. Понимаешь, я хочу знать только одно… что я сделал?

– Хьюго, я знаю, это выглядит…

– Понимаешь, это не дает мне покоя. Должно быть, я сделал что-то ужасное, сам того не заметив, и я хотел бы, чтобы теперь все это прекратилось, прошу тебя.

– О господи, – сказал Эйдриан.

Трудно было соотнести этого молодого мужчину с Картрайтом. Если бы Хьюго тренировал команду другой приготовительной школы и поступил в другой университет, вид вот этого совершенно чужого человека, дрожащего и роняющего слезы в кружку с вином, замутил бы воспоминания о нем.