Я фыркнула:

– Хватит, Чед. Я не ребенок. И не нужно за меня думать.

– Ну кто-то же должен!

– Я счастлива, Чед. Разве так сложно в это поверить?

Он скривил губы:

– Со мной ты тоже была счастлива. Да, я напортачил, но мы могли бы все уладить и сойтись снова. Это все твое упрямство: ты даже не дала мне еще одной попытки. И теперь упрямишься. – Он на секунду задумался. – Это все из-за того, что тебя бросила мама, да? Считаешь, что большего не достойна?..

Тут вмешался Калеб, и в его голосе послышалась неподдельная ярость:

– Ты прав, решать Мэгги должна сама. Вот и прекрати ей объяснять, чего она хочет, а чего – нет.

Чед глубоко вздохнул, готовясь к реваншу, но тут у бордюра со скрипом остановилась машина, и из нее неуклюже вывалилась женщина. Она зацокала каблуками по асфальту, а потом пошла по траве, направляясь к нам. Моя мать.

Только я открыла рот спросить, что она здесь делает, как меня опередил папа:

– Зачем ты опять пришла? – Он шагнул вперед. Мать не ответила, и он сжал зубы. – Говорить нам больше не о чем.

– Я не могла просто взять и уехать, – заявила она сердито. – Не могу. Даже если ты не хочешь меня видеть. Мое место тут. Я ее мать, так что прогонять меня ты не имеешь никакого права.

Водитель вышвырнул из машины чемодан и рявкнул что-то на прощание. Мать глянула на чемодан, потом на меня и на отца. И тут глаза у нее на лоб полезли.

– Хэддок? – прошептала она, но мы все ее услышали.

– Сара, – рассерженно сказал Хэддок.

Я покосилась на него. А он за что на нее сердится?

Он поймал мой взгляд и глубоко вздохнул.

«Она забрала у меня тебя, Мэгги. Да, мы не должны были крутить интрижку, я это знаю, и ты себе не представляешь, как мне жаль… Но она тебя забрала».

Я закрыла глаза, стараясь не потерять душевного равновесия. Калеб сжал мое запястье, держа большой палец на пульсе. Тем временем мои родители все продолжали…

– Откуда ты знаешь Хэддока? – спросил папа с подозрением, переводя взгляд с нее на него.

Мама посмотрела на меня, гадая, проболтаюсь я или нет. Я отвернулась и прижалась лбом к подбородку Калеба. Если она ждет от меня помощи, то не дождется.

Наконец она ответила:

– У него раньше был цветочный магазинчик в городе.

– И до сих пор есть, – вставил Хэддок, скрестив на груди руки.

– Ладно, но ты так и не ответила на мой вопрос, – заметил папа. – Что ты здесь делаешь?

– Мне все равно: начал ты новую жизнь или нет, – неискренне произнесла она. Я закатила глаза. Ну полный атас! – А кто-то, может, из кожи вон лезет… Кто-то не может так легко забыть о прошлом.

Папа невесело засмеялся:

– О нас ты позабыла довольно быстро.

– К тому же, – продолжала мать, точно он и не заговаривал, – мне и податься некуда. Деньги закончились, и…

– А где браслет, который я тебе отдала? – с расстановкой поинтересовалась я. В моем голосе не слышалось злобы, но я готова была взорваться. – Та семейная драгоценность, без которой ты жить не могла.

– Худышка или нет – должна же я кушать, Мэгги. И спать. Меня же собственная семья вышвырнула на улицу, как шавку!

Не успела я и слова сказать, как папа взорвался:

– Хватит. Хватит, Сара. Думаешь, с нами так можно? Сначала – без каких-либо угрызений совести – ты на нас плюешь и отправляешься заниматься самопознанием, а потом, когда собственной смекалки уже не хватает, приползаешь обратно?.. Ну уж нет.

– М-да… – тихо буркнул Чед у меня под ухом. – Может, пойдем отсюда и поговорим, а, Мэгз? Они и без нас разберутся. – Я взглянула на него, и он утешающе мне улыбнулся. – Только ты да я.

Меня захлестнуло столько чувств одновременно, что я рассерженно отвернулась. Впервые за долгое время мне показалось, что я не выдержу. Их мысли, мои чувства, их злость, чувства Калеба… а потом моя мать начала перепалку с Хэддоком. Мать оскорбляла его и вопрошала, что он забыл в ее доме. Хэддок же, тоже явно сердитый, стоически выдерживал нападки и пытался ее успокоить. А папа вконец запутался и спрашивал, что происходит. Мой мир рассыпался на глазах, но вернуть все, как было, и спасти его я не могла.

Когда мать с многозначительной вкрадчивостью поинтересовалась у Хэддока, зачем он ко мне пожаловал, тот, догадавшись, на что она намекает, весь скривился от отвращения. Он вскипел:

– Какого черта…

– Она моя дочурка. Посмотри на нее: мы как две капли. И в мужчинах толк знает, – покосившись на нас, усмехнулась она.

Папа перебил ее, и в его голосе прозвучала угроза:

– Не смей так говорить о моей дочери! Кроме внешности, у вас нет ничего общего.

Она подошла к нему и дала пощечину. Пораженная тишина во дворе заглушила мои чувства. Папа не дал ей сдачи: он просто стоял на месте, скованный своей яростью.

– Мам! – крикнула я на нее.

Обернувшись, она свирепо выпалила:

– Заткнись, Мэгги!

Неожиданный всплеск папиной ярости в ответ на ее крик стал последней каплей: мое сознание как закоротило, и я упала. Я знала, что Калеб меня поймает, и он поймал. Я с облегчением освободилась от чужих сознаний и мыслей, злых и жадных до моего внимания. В ту секунду я не хотела ничего, кроме покоя.

Я была у себя в комнате. Узнала ее по привычному запаху. Калеб принес меня сюда после того, как я не справилась со своими чувствами. Я вздохнула. Даже после всего, что мы пережили, я иногда ощущала себя такой беспомощной…

Я почувствовала прикосновение его губ к моему лбу. Открыв глаза, я поймала его взгляд.

– Прости, – буркнула я.

– Все хорошо, – уверил он меня. Лампа у моей кровати была единственным источником света. – Что-что, а заткнуть их у тебя все-таки получилось.

Я услышала, как их мысли доносятся снизу.

– Они еще здесь?

Калеб кивнул:

– Ага. Уходить никто не хочет.

Я шумно выдохнула. Разбираться с ними было неохота. Со всеми. Сегодня же канун моей свадьбы! Я недовольно надула губы. Калеб усмехнулся:

– Какая же ты милашка.

А потом он вдруг глянул на меня виновато и принялся теребить карман моих джинсов и водить пальцем по шву. И проговорил:

– Прости, пожалуйста. Не нужно было подначивать Чеда. Я все испортил.

– Ничего ты не испортил. Я все понимаю.

– Ты можешь сама о себе позаботиться. – Калеб вспомнил, как смело я предстала перед Советом в Лондоне. – Ты не хочешь, чтобы я барабанил себя по груди и кричал, что ты моя, хотя у меня так руки и чешутся… Не хочешь, чтобы я сражался в твоих собственных битвах.