дирижировал оркестром на премьере «Легенды об Иосифе», несмотря на яркие декорации работы Хосе-Марии Серта (Нижинский считал его бесталанным, он писал: «Серт глупый художник, ибо не понимает того, что делает») и несмотря на костюмы Бакста, этот балет не стал театральным событием сезона, как надеялся Дягилев. Русская prima donna, любовница Бакста Мария Кузнецова, разочаровала публику в роли жены Потифара. Мясин по сравнению с Нижинским смотрелся бледно. Его белый камзол оказался таким же коротким, как и его выступление, и балет стали насмешливо называть «Ноги Иосифа». Весь яд, излитый на него завистниками, клевета и злопыхательство недоброжелателей не могли затмить память о Нижинском. Без него Русский балет утратил блеск. Конечно же, Дягилев продолжал держать бразды правления в своих сильных руках, но повозка и лошади были неважные, недостойные возницы. Жак Ривьер многозначительно писал в «Нувель ревю франсез» (1 июля 1914 г.):

С точки зрения чистой хореографии Русский сезон в этом году почти совершенно не интересен. Отставка Нижинского нанесла невосполнимую потерю: эту необъятную брешь ничем нельзя заполнить.

Статью он заканчивает на пафосной ноте:

Следует сказать откровенно: Русский балет – это и был Нижинский. Он один давал жизнь всей труппе.

Вернувшись в Париж после спектакля, устроенного в американском посольстве в Мадриде по случаю свадьбы Кермита Рузвельта, Нижинский посетил генеральную репетицию «Иосифа». Там он встретился с Дягилевым. Неизвестно, о чем говорили бывшие любовники, но уже тот факт, что они увиделись, указывает на возможность примирения. Нижинский хорошо понимал, что он не имеет организаторского таланта Дягилева, а тот в свою очередь, без всяких сомнений, сожалел о потере такого танцовщика и хореограф как Нижинский. К тому же у леди Рипон были основания надеяться, что ей удастся убедить Дягилева принять Нижинского обратно в труппу. Именно с этой благой целью она пригласила Нижинского в Англию, где в это время выступал Русский балет. К несчастью, эти надежды не оправдались, несомненно, из-за позиции Фокина (по крайней мере, так писал Григорьев Нувелю), в чьем контракте специальным пунктом значилось, что Нижинский в программах компании ни в каком качестве участвовать не должен. Фокин был непреклонен, и Дягилеву пришлось сдаться, иначе ему пришлось бы полностью менять программу.

Но мир уже стоял на пороге войны; 28 июня эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник престола Австро-Венгерской империи, был убит в Сараеве…

Девятью днями ранее Ромола Нижинская родила ребенка. Нижинский надеялся стать отцом мальчика, но родилась девочка (ее назвали Кира). С досады он швырнул на землю перчатки и растоптал их. Танцовщик продолжал страдать от неожиданных и очень сильных приступов бешенства, отчего находиться в его обществе было довольно неприятно.

1 ноября 1914 года Дягилев написал Стравинскому в Швейцарию, желая узнать, как продвигается работа над «Свадебкой». В письме он сообщил композитору, что получил телеграмму от Нижинского. Тот был в Будапеште, который не имел права покинуть из-за войны. Находясь в Австро-Венгрии, с которой Россия была в состоянии войны, он был лишен свободы передвижения. Не понявший поначалу, что Нижинские являются военнопленными, Дягилев предложил Вацлаву приехать. Он уже почти простил его и очень хотел продолжить сотрудничество. Это следует из письма Дягилева Стравинскому, датированного 25 ноября:

Нижинский так глупо себя ведет. Он все еще не ответил на мое подробное и, на мой взгляд, теплое письмо, а на мою скромную телеграмму «с оплаченным ответом» о получении им письма он ответил всего лишь: «Письмо получено. Приехать не могу». Уверен, что жена Нижинского всеми правдами и неправдами старается сделать его первым балетмейстером Будапештской оперы. Что касается «Свадебки», то не беспокойся. Я напишу второе письмо, уже не такое сдержанное и разумное, и этот несчастный, возможно, поймет, что сейчас не время для смеха. Хореография «Свадебки» – определенно для Нижинского, но я все же несколько месяцев не буду обсуждать это с ним. Что до Мясина, то он еще слишком молод.[161]

Дягилев рассчитывал на Нижинского, раздумывая и о турне по Америке. Но главным стал вопрос его освобождения. Дягилев обладал тем знанием жизни, которое дает жизнь в свете. Он начал искусную кампанию по освобождению бывшего любовника. Благодаря нему к этому делу подключились и ходатайствовали о его благополучном разрешении графиня де Греффюль и леди Рипон, заручившиеся поддержкой королевы Англии, Александра и вдовствующей императрицы России; императору Австрии были направлены ходатайства, а через короля Испании за Нижинского лично просил Папа Римский. Очень скоро телеграммам, посланным с дипломатической миссией из России в Бёрн, в консульство Венгрии в Берлине и в консульство Соединенных Штатов в Будапеште, уже не было счету.

В это время Нижинский жил в Будапеште у своей тещи. От этого времени у него остались горестные воспоминания. Вот что он писал несколько лет спустя в своих «Тетрадях»:

Мать Ромушки [Эмилия Маркуш] – женщина ужасная.(…) Я знаю, если ей станет известно, что у меня нет денег, то она меня оттолкнет. (…) Она думает о том, что я дам ей денег, если понадобится. (…) Я знаю ее привычку, потому что жил с нею в одном доме. Она меня любит, ибо знает, что я знаменитость. (…) У нее (…) желчь разливается часто, поскольку она ссорится со своим мужем. Моя жена много страдала от матери, когда я жил у них. Я тоже страдал, потому что моя жена страдала. Я знаю людей, которые скажут, что это неправда, потому что она целует мою жену, и меня, и малышку. Я знаю иудейский поцелуй. Иуда был злой. Он знал, что Христос его любит. Он целовал его для вида. (…) Она меня целует для того, чтобы я думал, что она меня любит. Я знаю, что у нее нет души. Я знаю, что в сердце ее стекла лопаются, когда она говорит, что она меня любит. (…) Я ей показывал зубы каждый день. Она мне показывала вдвое. Я удвоил, и она утроила, и так мы ругались подряд восемнадцать месяцев, тех трудных месяцев, когда я был интернирован.

В Венгрии Нижинский, по его словам, «танцевал мало», потому что ему «было грустно». Он посвящал время разработке собственной системы записи танца:

Я хотел забыться, а поэтому стал записывать мой балет «Фавн» по моей нотной системе. Это было долго. Я записывал почти два месяца. Этот балет по времени длился десять минут.

Закончив работу, Нижинский оставил свою систему, посчитав ее слишком сложной. Чтобы избавиться от скуки, он хотел предаваться разгулу. Поэтому он купил книг непристойного содержания,