Разумника группу писателей и деятелей культуры.

Крым. — Впервые: Жар-птица (Париж — Берлин). 1921. № 1 (август). С. 36–37. Поэма включена в сб. «Горний путь» (с. 107–111). Печатается по этому изданию.

С. 59. Дни чередились, как стихи… — В журнальной публикации: «Там дни сменялись, как стихи…» …кремнистый путь… — отсылка к стихотворению М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» (1841).

С. 61. …любовь любви моей… — в журнальной публикации: «приют любви моей».

Электричество. — Публикуется впервые. Текст расшифрован по рукописи (беловик рукой Е. И. Набоковой) и правленной карандашом машинописи (Berg Collection / Vladimir Nabokov papers / Manuscript box / Album 20, p. 415–420).

В 1925 г. Набоков опубликовал стихотворение с тем же названием («Играй, реклама огневая…»), финал которого тематически близок более раннему сочинению: «Но иногда, когда нальется / грозою небо, иногда / земля притихнет вдруг, сожмется, / как бы от тайного стыда. // И вот — как прежде, неземная, / не наша, пролетаешь ты, / прорывы синие являя / непостижимой наготы. // И снова мир, как много сотен / глухих веков тому назад, и неустойчив, и неплотен, / и Божьим пламенем объят» (Набоков В. Стихи. Анн-Арбор, 1979.

С. 177). Открытие истинной природы электричества станет этической и научно-технической особенностью цивилизации Антитерры в «Аде» (1969) Набокова.

С. 62. В Милете… — Так в рукописи; в машинописном тексте ошибочно: Милене. Древнегреческий философ и математик Фалес Милетский (640/624–548/ 545 до н. э.) сделал ряд наблюдений статического электричества, обнаружив, что янтарь, если его натереть шерстью, способен притягивать легкие предметы. зеленокудрую — так в рукописи; в машинописном тексте: земнокудрую.

С. 64. …труд свой поручил. — В рукописи: поручал; в машинописном тексте верно.

С. 65. гралица — отражение на море солнечного или лунного света столбом (Словарь Даля). Закончено 9—XII—20. Кембридж — Груневальд. — Так в машинописном тексте; в рукописи: 9–XII–20. London— Berlin Grunewald.

На севере диком. — Публикуется впервые. Текст поэмы расшифрован по двум источникам: исправленная и дополненная Набоковым рукопись Е. И. Набоковой (синие и черные чернила) в тетради 1921 г. (с. 85–93) и более поздняя машинописная копия в альбоме (Berg Collection / Vladimir Nabokov papers / Manuscript box. Album 20, v. 2, pp. 423–435) с карандашными и чернильными исправлениями и вставками Набокова. Публикуется по машинописи с учетом текста рукописи; подчеркнутые слова выделяются курсивом.

Поэма была написана во время берлинских каникул Набокова в декабре 1920 г. Набоковы переехали в Берлин в начале августа 1920 г., сняв квартиру в дорогом районе Груневальд (округ Шарлоттенбург-Вильмерсдорф) на Эгерштрассе, 1 (в подписи к поэме местом сочинения значится Груневальд) у вдовы немецкого переводчика Толстого и Тургенева, которая предоставила в их распоряжение большую русскую библиотеку. Набокова побуждало к сочинительству, по‐видимому, не только родительское поощрение его художественных опытов и возможность прочесть им свое новое произведение, но и то обстоятельство, что в Берлине, в отличие от Кембриджа, он оказался в гуще русской культурной и литературной жизни — посещал публичные артистические выступления или частные собрания, читал эмигрантскую прессу и книжные новинки.

Набоков приехал из Кембриджа в Берлин в начале декабря 1920 г., вернулся в Кембридж в середине января 1921 г. (Бойд Б. Владимир Набоков. Русские годы. С. 214–216). Предполагалось, что он будет заниматься переводом на русский язык повести Р. Роллана «Colas Breugnon», о чем он условился с отцом, но, как пишет Бойд, Набоков уехал из Берлина, «не признавшись, что он перевел лишь 110 страниц» этой книги (там же. С. 216). Уточняя круг литературных занятий Набокова в это время, мы можем теперь сказать, что, помимо перевода, он некоторое время до 21 декабря был занят сочинением поэмы, состоящей из трех частей и 171 строки, написанной под влиянием мрачно-выразительных стихов В. Брюсова «Ultima Thule» (сб. «Семь цветов радуги», 1916) и, возможно, под впечатлением от посещения живописного острова Шваненвердер на реке Хафель в соседнем с Шарлоттенбург-Вильмерсдорф округе Берлина.

В поэме примечательно многое. Прежде всего — ее полусказочный, полуфантастический замысел, в котором традиционный сюжет влюбленности туземки в благородного чужеземца излагается вне условностей популярного в то время жанра путешествий в экзотические страны, без уклона в этнографию и фольклор. Северная страна Набокова, как и время действия поэмы, остаются дразнящей загадкой, представление о «диком» и «цивилизованном» подчиняется художественным целям, а не социальным или этническим обобщениям, причем в описании адаптации странника в чуждом островном мире проявляются личные, автобиографические черты. В этом свете поэма предстает одним из ранних опытов ностальгической рефлексии Набокова по поводу превратностей собственной судьбы, становится развернутой метафорой трагического одиночества поэта, изгнания и эмиграции.

Тщательно обрисованная фигура чужестранца, «царя безвестного края», первого набоковского solus rex’a, предвосхищает образ Иностранца (сновидца-творца из «пасмурной действительности») в «Трагедии господина Мор-на». Еще замечательнее, что поэма «На севере диком», являясь первым уверенным эскизом к замыслу неоконченного романа «Solus Rex» (1940), отражается и в позднем романе Набокова «Бледный огонь» (1962) с его «далекой северной страной» Земблой, и посвящена, таким образом, одному из самых стойких и универсальных набоковских сюжетов, излагавшихся им по‐русски и по‐английски. Неизменным условием в указанных произведениях, начиная с ранней поэмы, становится то обстоятельство, что географическая удаленность северного острова, этой поэтической Ultima Thule, имеющей долгую литературную традицию, от Мильтона и Поупа до Брюсова, приобретает метафизическую окраску и соотносится с некой предельной онтологической тайной, познание которой связано со смертью (или возможно путем обретения посмертного опыта) и с которой герои Набокова (художник Синеусов в «Solus Rex», поэт Джон Шейд в «Бледном огне») только соприкасаются, не раскрывая ее.

Остров в поэме в начальных строчках соотнесен с могилой, что не может не вызвать в памяти упомянутую Набоковым в первом его романе «Машенька» (1926) символистскую картину Арнольда Бёклина «Остров мертвых» (известную в нескольких версиях начиная с 1880‐х гг.); тот же мотив звучит в «Ultima Thule» Брюсова: «Я посещу ряд могил, где герои уснули, / Я поклонюсь твоим древним угрюмым руинам <…>». Перечитывая поэму, мы заметим, что в ней выстраивается неизменный в будущем у Набокова ряд связанных между собой тем: далекий остров (загробный мир) — смерть — непостижимая тайна. Чужеземец в поэме — носитель не только тайны своего происхождения (царского, по мысли героини), но и более значительного знания, которым он, подобно Фальтеру в «Solus Rex», не может или не хочет поделиться с простыми смертными:

<…> Ты молчал, хоть и двигались губы, — созвучья

были темны, как слепца сновиденья.